Если потребуется личная встреча, беседа, обсуждение - я готов приехать.

Солженицын".

Помнится, что в это письмо Александр Исаевич еще подумывал ввести пункт о предоставлении ему квартиры в Москве... Это меня и вовсе обрадовало.

И вот мы вместе обедаем. Постепенно беседа соскользнула на личную тему. Навсегда врезались в память эти немногие слова, сказанные мне вдруг мужем:

- Я все больше и больше к ней привязываюсь. Неужели ты не можешь пожертвовать... для троих?..

Я ничего не ответила, но решение пришло мгновенно. Да, могу. Да, должна. Но вижу лишь один способ разрубить гордиев узел: уйти из его жизни, из их жизни, из жизни вообще...

Убрав со стола, помыв посуду, сказала, что пойду поиграть в "большой дом".

Александр Исаевич, вероятно, немного забеспокоился после сказанного им. Пошел, как позже выяснилось, за мною следом. Хотел меня перекрестить. Но, услышав, что я о чем-то деловом говорю по телефону, успокоился и ушел. А я в это время предупреждала Шуру, что не приду завтра утром к ней на свидание, как мы договорились...

Более двух часов играла я в музыкальном салоне Ростроповичей. Снова и снова я увлеченно играла первую часть 3-го концерта Бетховена. Мне нужна была именно музыка Бетховена: мужественная, сильная... С нею я и уйду... И, как тогда, в ночь с 5 на 6 сентября, - ни слезинки...

Когда пришла во флигель, Саня читал в постели. Сказала ему, что хочется немного прогуляться. Не возразил.

Взяв у себя в комнате конверт, бумагу и ручку, я вышла. Но не в парк, а... на станцию, где был почтовый ящик.

На подоконнике небольшого домика станции Ильинское стала писать той, которая душевно была мне в ту пору ближе всех:

"Сусанна Лазаревна!

Простите меня, грешную, ради Бога! Мне бы хотелось, чтобы письма Санины, начало моих мемуаров и все прочее попало в Ваши руки. Когда выйдете на пенсию - разберетесь, что куда отдать..."

И дальше пояснила, где находилось все это.

Я назначала Сусанну Лазаревну своей душеприказчицей.

Адрес на конверте написала по памяти. Письмо это будет долго блуждать, прежде чем попадет к своему адресату...

Вернувшись, зашла к мужу в последний раз сказать ему "спокойной ночи!", запечатлеть в себе его образ...

Он приподнялся, хорошо посмотрел на меня, пожелал спокойной ночи и перекрестил широким крестом...

Принесла из кухни в свою комнату чашку с водой. Подогреть не решилась: не вызвать бы подозрения! Мы на ночь никогда чая не пили. Лечь решила, не раздеваясь. Понимала, что меня будут пытаться вернуть к жизни, а так не будет лишних хлопот одевать, отвозя...

Уже в постели стала торопливо писать, подготовив три конверта на которых сделала надписи:

МОЕМУ МУЖУ

ВЕРОНИКЕ

ЗАВЕЩАНИЕ.

Саню просила, если не проклянет, похоронить на кладбище деревни Рождество, поближе к нашей "Борзовочке".

Веронике написала, в чем меня похоронить.

В завещании писала о деньгах, которые завещала маме, а после ее смерти двум своим двоюродным сестрам: Веронике и Наде. Писала, чтоб носильные мои вещи разделили между сестрами и племянницами. А главное - о том, что прошу быть моей душеприказчицей Сусанну Лазаревну Красносельскую.

Вложив все в конверты, положила их под себя...

Ложась, я взяла к себе в кровать те две цилиндрических коробочки из-под витаминов, которые приехали со мной не так давно из Рязани. С трудом извлекла из них пачки с пилюлями, плотно туда засунутые. Одна коробочка, уже пустая, упала и покатилась по полу. Я замерла: не услышал бы Саня! Но из его комнаты по-прежнему ни звука...

Я стала поглощать одну пилюлю за другой, предварительно каждую разжевывая, а потом уже запивая - чтоб скорей растворялись! И так... все тридцать шесть.

С чувством облегчения, освобождения от страданий, легла на левый бок, спиной к стене, как привыкла засыпать, и успокоенно закрыла глаза. Больше не надо будет делать над собой никаких усилий, чтобы пытаться разрешить неразрешимое! Я поняла, что муж мой... не может жить по воле Божьей. А всецело подчинить себя его воле я была не в состоянии. Освобожу его. Больнее всех будет маме. Но что же делать?..

Последнее, что помню: сильные, отчетливые удары сердца. Сколько ему еще остается биться?..

Позже я узнала, что в тот день был праздник Покрова Божьей Матери...

9. Живи!

16 октября, под вечер, очнулась в незнакомой обстановке. И почти тотчас увидела склонившееся надо мной чернобородое лицо знакомого доктора:

- Наталья Алексеевна, вы понимаете, где вы?

Справа от меня стена, свет падает сзади. Все, как в моей сеславинской комнате, только почему-то голо кругом...

- Вы - в больнице, - помог мне доктор Крелин. И спросил сразу же: - Вы благодарны врачам, что они спасли вам жизнь?..

Я медленно повела головой из стороны в сторону и произнесла:

- Нет.

И снова впала в забытье.

...Врачи не были моими спасителями. Отменив тот смертный приговор, который я сама себе добровольно вынесла, они приговорили меня к жизни, не задумавшись над тем, что приговор этот не всегда гуманен. Сам Александр Исаевич в "Раковом корпусе" поднял вопрос, большой вопрос о ПРАВЕ ЛЕЧИТЬ. Но подумал ли он о том, что с таким же основанием может быть поставлен вопрос и о ПРАВЕ ВОЗВРАЩАТЬ ЖИЗНЬ тем, для кого смерть была единственно возможным выходом?.. Меня врачи обрекли снова на муки, снова на страдания; опять ждало меня неразрешимое...

Но как же случилось, что я... не умерла?

Утром 15 октября муж был немного удивлен, что я долго не встаю. Подумал, что ночью у меня была бессонница, что поздно выпила снотворное, досыпаю... Он рассчитал, когда нужно будет меня разбудить, чтобы я не опоздала на свой музыкальный урок. Но тут он нечаянно уронил тяжелую книгу на пол. То, что я не услышала звука падения книги, показалось Александру Исаевичу подозрительным. Он раскрыл двери и вошел ко мне. Не знаю, по каким признакам, но тотчас все понял.

Совсем близко к даче Ростроповича располагалась дача находившегося тогда при смерти академика Тамма. При нем неотлучно находился фельдшер. К нему, первому, и обратился мой муж. Они вернулись вместе. Фельдшер сделал мне какой-то укол.

Кого просить дальше о помощи? Он позвонил Копелевым. Писательская клиника с ними рядом. К тому же там работает хирургом друг Льва Зиновьевича доктор Крелин.

В 11 часов утра Крелин приехал в "Сеславино". С ним была еще женщина-врач, особенно опытная в подобных случаях. Знаю о ней только, что ее звали тоже Натальей. Она-то и проделывала со мной всевозможные манипуляции.

...12 часов бродил во мне мединал, и этого оказалось недостаточно, чтобы убить меня. Объясняли тем, что было известное привыкание к снотворным. Нет, просто я оказалась плохим химиком! Я запила таблетки комнатной водой, а надо было - горячей! Боялась вызвать подозрение. Но ведь можно было придумать, что голова болит, и закипятить воду! А так - сколько страданий, и не одной мне. Сколько растянутого страдания!.. Для чего?.. Оправдается ли это когда-нибудь?..

Сделав все, что можно было, чтоб оказать первую помощь, меня, неодетую (всю одежду на мне разрезали вдоль, а я-то заботилась, чтоб не обременять!), завернули в легкое клетчатое зеленое одеяльце, положили на носилки и вынесли из флигеля ногами вперед. ("Как покойника!" - говорил мне позже муж). В санитарной машине снова стали вводить в меня через кровь глюкозу... Муж сел на велосипед и поехал впереди машины, чтобы помочь ей выбраться из лабиринта аллей жуковского Академгородка...

Выведя санитарную машину на Московское шоссе, Александр Исаевич вернулся в "Сеславино". Со мной были только чужие люди...

Саня теперь мог прочесть те письма, которые обнаружил подо мной доктор Крелин, когда меня поднимали, и отдал их ему незаметно от женщины-врача. Потом позвонил Веронике. Решили, что она поедет в Кунцевскую больницу, куда повезли меня.

Ночь в Кунцевской больнице возле меня, непросыпавшейся, провела Вероня. На следующий день, 16-го, сначала была тоже она. А потом ее сменила другая сестра - Надя, вызванная телеграммой ("Нужна твоя помощь, позвони"). Она рассказывала мне потом, что я иногда раскрывала глаза, но всегда при этом плакала.