Приходится сожалеть, что Нобелевский комитет позволил вовлечь себя в недостойную игру, затеянную отнюдь не в интересах развития духовных ценностей и традиций литературы, а продиктованную спекулятивными политическими соображениями".
Однако в противоречии с утверждением, что решение об исключении Солженицына из Союза писателей "активно поддержано всей общественностью страны", в Рязань 10 же октября продолжают поступать телеграммы с поздравлениями. Вот некоторые...
Из Москвы: "Дорогой Александр Исаевич, Нобелевская премия сердец ваших читателей давно присуждена вам. Теперь идет только формальный акт вручения".
"Горячо поздравляем Нобелевской премией, наградой вашего таланта давать людям надежду и уверенность".
"Сердечна поздравляю Вас. Пусть знают ваши гонители, что с вами наша совесть".
Из Киева: "Дорогой Александр Исаевич, примите наши поздравления и наилучшие пожелания в связи с присуждением вам Нобелевской премии.
Двадцать шесть киевлян, почитающих ваш талант".
"Поздравляю лучшего писателя сегодняшней России заслуженным признанием. Вы не одиноки.
Из тысяч ваших единомышленников..."
Из Риги: "Горячо поздравляю получением премии.
Знакомый вам читатель".
Из Волгограда: "Поздравляю". Самая лаконичная телеграмма из всех!
11 октября - воскресенье. Рано позавтракав, мы с Ниной Викторовной едем в Вешняковский переулок. Церковь... Слитно звучащий хор... Служба... Потом - проповедь... На этот раз мне все хорошо слышно. Отец Всеволод говорит о рыбаках, о том, как сразу наполнились их сети, когда они послушались веления Христа, выполнили Божью волю, отплыв на глубину... Так и в жизни... Все поступки наши должны идти из глубины... Мы часто принимаем за настоящее то, что на поверхности. Мы и совесть свою стараемся приспособить к своим поступкам, оправдать их... А надо проверять: соответствуют ли наши поступки воле Божьей. Надо жить по воле Божьей!..
Как и говорила мне Нина Викторовна, и в самом деле кажется, что именно ко мне обращены слова священника. И так хочется, чтобы Саня услышал их, понял, что он на мелководье...
- Господи, разбуди его, - шепчу я, заливаясь слезами...
Потом я у Верони, за роялем. У нее же познакомилась с женой одного политического заключен-ного из Горького, Светланой. Она - на пути в лагерь. Едет на первое свидание с мужем, которому предстоит отбыть 7 лет лагерей. Глаза ее горят счастливым блеском, хотя тут же и всплакнула. Мне все так понятно... Завидую ей из своего прошлого. В наше время не давали "семейных свиданий", когда бы мужа на несколько дней освобождали от работы и супруги проводили бы их вдвоем, без надзирателей, без посторонних глаз...
Александр Исаевич провел этот день в "Сеславине". Работал. К нему пытались прорваться какие-то иностранные корреспонденты, но он их попросту прогнал, как умел вообще обходиться с надоедавшими корреспондентами и с неугодными посетителями...
А в Рязань продолжали идти телеграммы и в тот день, и в последующие...
Из Киева: "Безмерно горды за вас. Нет уже оглушающей немоты. Слово "набат" звучит".
Из Новосибирска: "Поздравляем с премией. Держитесь".
Из Воронежа: "Поздравляю присуждением Нобелевской премии. Долгой жизни вам и новых книг.
Нержин Глеб".
Из Новосибирска: "Учитель... спасибо за все ваши уроки гуманизма, чести, добра, благородства. Мужества вам и здоровья!"
Телеграммы из Севастополя, Ульяновска, Воронежа и других городов нашей страны. Пачка поздравлений - из-за границы: из Берна, Брюсселя, Осло, Стокгольма, Сант-Яго, Кракова, Франкфурта-на-Майне...
Телеграммой с регистрационным номером 75, пришедшей в Рязань 17 октября, оборвались чтение и регистрация мамой приходящей поздравительной корреспонденции. Накануне ей позвонила Вероника и сказала: "Мне Наташа не нравится. Может, приехали бы?.."
При разборке маминого архива, уже после ее смерти, я обнаружила два сохраненных ею железнодорожных билетика. На обертке - надпись: "Билеты моей горестной поездки в Москву. (18 октября - 13 ноября 70 г.)".
8. "По воле Божьей!"
13 октября я посетила Всеволода Дмитриевича Шпиллера. Рассказала ему обо всем, что произошло после того, как у него был Александр Исаевич.
Отец Всеволод очень оценил ту роль, которую сыграл Николай Иванович Кобозев. Сказал Людмиле Сергеевне: "Нашелся человек, который пошел дальше меня. Дела обстоят намного лучше".
Когда я пересказала Людмиле Сергеевне основную мысль Кобозева, что в нашей ситуации нельзя страдания взваливать только на одного человека, что нужна нравственная расплата, она отозвалась:
- Какой мудрец!
Всеволод Дмитриевич просит передать привет Николаю Ивановичу.
Прочла отцу Всеволоду черновик своего письма мужу, от 6 октября.
- Это - не самоуничижение, - заключил он в ответ на мои сомнения, это настоящее смирение.
С Вероникой у нас в тот день снова была небольшая перепалка. Она меня все в чем-то упрекает. Я предложила ей:
- Устрой мне встречу с любым человеком, который считает, что Саня должен со мной развестись!
- У меня нет такого человека. Да и я сама этого не считаю.
- Так в чем же наше расхождение?
14 октября началось у меня обычно. Музицирую у Верони, разве что немного дольше, чем всегда: на следующий день у меня должен состояться урок у Ундины Михайловны. Готовлю главную партию 3-го концерта Бетховена. Играю его с упоением...
Потом звоню мужу, чтобы сговориться с ним о моем приезде в "Сеславино". Желательно на следующий день, после музыкального урока: на дворе похолодало, мне нужно взять кое-какие вещи потеплее...
Александра Исаевича почему-то завтрашний день не устроил.
- Приезжай или послезавтра, или уж сегодня.
Согласилась. Сказала, что приеду сегодня...
К удивлению своему и к большой радости, я застала мужа за редактированием письма, которое он написал на имя секретаря ЦК М. А. Суслова. Он дал мне его прочесть, прибавив при этом, что все же это некоторая уступка с его стороны. Став лауреатом, он может говорить с правительством на равных. Но вот он первый обращается... Клонила его к такому решению вся запутанность его личной ситуации... Приведу окончательную редакцию этого письма Суслову от 14 октября 1970 года.
"Михаил Андреевич!
Пишу именно Вам, помня, что мы с Вами были познакомлены в декабре 1962 г., и Вы тогда отнеслись к моей работе с пониманием.
Прошу Вас рассмотреть лично и сообщить другим членам государственного руководства следующее мое предложение.
Я предлагаю пересмотреть ситуацию, созданную вокруг меня и моих произведений недобросовестными деятелями из Союза писателей, дававшими правительству неверную информацию.
Как Вам известно, мне присуждена Нобелевская премия по литературе. В течение 8 недель, оставшихся до ее вручения, государственное руководство имеет возможность энергично изменить литературную ситуацию со мной, и тогда процедура вручения будет происходить в обстановке несравненно более благоприятной, чем сложилась сейчас. По малости оставшегося времени ограничиваю свое предложение минимальными рамками:
1). В кратчайший срок напечатать (при моей личной корректуре) отдельной книгой, значительным тиражом и выпустить в свободную продажу повесть "Раковый корпус"... Запрет этой повести, одобренной московской секцией прозы, принятой "Новым миром", является ЧИСТЫМ НЕДОРАЗУМЕНИЕМ.
2). Снять все виды наказаний (исключение студентов из институтов и др.) с лиц, обвиненных в чтении и обсуждении моих книг. Снять запрет с библиотечного пользования еще уцелевшими экземплярами моих прежде напечатанных рассказов. Дать объявление о подготовке к печати сборника рассказов.
Если это будет принято и осуществлено, я могу передать Вам для опубликования мой новый, в этих днях кончаемый роман "АВГУСТ ЧЕТЫРНАДЦАТОГО". Эта книга и вовсе не может встретить цензурных затруднений: она представляет детальный военный разбор "самсоновской катастрофы" 1914 г., где самоотверженность и лучшие усилия русских солдат и офицеров были обессмыслены и погублены параличом царского военного командования. Запрет в нашей стране еще и этой книги вызвал бы всеобщее изумление.
