Встретил муж меня как-то очень уж по-деловому. Нагрузившись, быстро шагает к нашей машине. Мы с мамой стараемся не отставать. Я не расстаюсь с тюльпанами - такими же свежими, такими же роскошными, какими они были накануне. Так, с букетом, и сажусь рядом с Александром Исаевичем, на "штурманское" место. Все вещи погружены, все уселись. Теперь я жду от мужа вопросов: мне так много надо ему рассказать! От стольких людей передать приветы! Но вместо того говорит он. Я узнаю, что наш "Денис" заводится только ручкой, что Александр Исаевич не прошел медицинского осмотра из-за повышенного давления. Нашли у него полнокровие. Невропатолог - тот был польщен, что к нему пришел Солженицын. Спросил: "Надеюсь, я говорю с автором?.." А терапевт - забраковал: давление 160/100. Нужно три дня измерять давление в районной поликлини-ке. Приходится пить лекарство для снижения давления. Беспокоится, что давление может не упасть. Одним словом, одни беды! Какие уж тут мои ростовские впечатления! Я не услышала от мужа ни единого вопроса. Не поинтересовался даже, от кого присланы ему эти чудесные тюльпаны! Хотя я хорошо знала, как способны угнетать мужа именно мелкие неприятности, все же мне стало очень обидно. Ведь я столько для него сделала! Стольких людей вовлекла в помощь ему, его писательскому труду!.. Не выдержала, сказала о своей обиде, когда заводили "Дениса" в гараж. В результате оказалась "эгоисткой". Радостное настроение померкло. Даже расплакалась. А тут еще и унылость нашей природы: после цветущих садов голые деревья...
Такая получилась невеселая встреча, что на меня нахлынула грусть, которая не вполне рассеялась и на следующий день, хотя и состоялся у нас с мужем разговор о Ростове, ростовчанах. Передала ему все собранные для него материалы. Мама, видя мою невеселость, старается как-то развеять меня, сообщает всевозможные новости. Самая интересная - маму навестила Люцетта Михайловна Арутюнова, которую я когда-то для себя открыла в Рязани как превосходную пианистку, с которой занималась и даже играла на двух роялях. Потом она уехала в Ташкент. И вот, оказывается, она живет и работает теперь в Пушкине, под Москвой. Люцетта Михайловна очень сокрушалась, что не застала меня, объяснялась через маму в своей симпатии ко мне. Рассказывала, что, как-то слушая в одном доме, как превозносят Александра Исаевича, сказала: "Но если бы знали его жену!.." - и начала меня хвалить. Однако нашелся кто-то, кто в ответ резонно спросил у нее: "А может быть, романы писал не Александр Исаевич, а его жена?.."
В первый день Пасхи мы с мужем приглашены на обед в семью отца Виктора. Были у них. И все же я не вполне еще отошла...
27 апреля - наш 25-летний юбилей. Мама восприняла его как самую настоящую серебряную свадьбу и подарила набор чайных серебряных ложечек.
Праздничный обед в кругу близких. Случайно к обеду пришли две наши пожилые приятельницы - сестры Герасевы: Анна Михайловна и Татьяна Михайловна, у которых мы встречали Новый 1969 год. Муж поднялся и предложил тост:
- Нас хотели разлучить, но теперь выпьем за то, чтобы до гроба быть вместе!
Выпила и я, не спросив никаких разъяснений столь странному началу тоста. Может, и наша несколько странная встреча после почти месячной разлуки связана была с этим туманным введением: "Нас хотели разлучить..."? Но окончание тоста прозвучало так успокоительно, что не хотелось ни о чем допытываться, ничего уточнять. Ведь сказал: до гроба вместе! Навсегда вместе, навсегда родные. Так стоит ли обращать внимание на какие-то корявости в отношениях? Стоит ли огорчаться из-за них?.. И я ожила.
И во всем остальном произошел перелом. Давление у мужа упало. Медосмотр пройден. И машина стала заводиться. Можно готовиться к отъезду! Не повезло только с техосмотром. Он проводится сейчас на нефтезаводе. Территория считается взрывоопасной, а потому частные машины туда не пускают. Не беда! Уедем без техосмотра! Через месяц приеду для этого одна, в Рязань. Пройду техосмотр сама: мне не привыкать!
До конца дня 28 апреля собираемся, укладываемся. Навестившая нас Наташа Радугина опечалилась: уж слишком много мы увозим, слишком отрываемся от Рязани!..
Не совсем понятно, куда нам ехать. Надо бы в Борзовку! Сажать огород! Но погода явно портится, и мы решаем ехать в "Сеславино".
Машина и в самом деле нагружена до предела. С нами едет даже наш несгораемый шкафик, называющийся "бобиком"! Этот "бобик" совсем стиснул "штурманское" место. На верхнем багажнике - стол и мой велосипед. Возле нашей Борзовки особенно не покатаешься: много машин на шоссе, да и крутые подъемы; а вот в "Сеславине" - повсюду асфальтированные затененные дороги. И размяться можно, и в магазин съездить за продуктами. Не всегда же для этого машину гонять!
Как всегда, когда мы едем в свои излюбленные Борзовку или "Сеславино", Александр Исаевич становится добрее, доступнее. Говорит, что хотя это время, что меня не было, ему в "Сеславине" жилось довольно хлопотно (больше всего досаждал то и дело портившийся насос), но поработал неплохо. Хотя первая редакция "Августа" еще не закончена, уж занялся второй, переписав целых 10 глав романа. Рассказывает и о некоторых своих рязанских впечатлениях. Когда приехал в Рязань, увидел у клуба строителей объявление о лекции Борисовского (из Москвы) по международному положению. Подумал, не. пойти ли на эту лекцию: ведь небось не обойдется без вопросов о нем... А потом узнал, что действительно была записка: "В чем вы теперь обвиняете Солженицына?" Лектор ответил: "В его реакции на исключение из ССП".
По западному радио Александр Исаевич как-то слышал о себе, что он имеет квартиру в Рязани, живет на даче под Москвой, работает над историческим романом. (Вероятно, сведения эти были взяты из статьи лорда Бетеля, напечатанной 20 марта в немецком журнале "Ди Вельт", о чем я уже писала.)
А в Москве Александру Исаевичу рассказали, что на мехмате МГУ как-то были расклеены листовки: "Родина должна знать своих стукачей!" И даже были названы студенты, являющиеся осведомителями. Эти студенты осенью 69-го года получили благодарность в приказе "за бдительность". Заслуга их состояла в том, что по их доносу два студента были исключены из университета за чтение произведений Солженицына.
Упомянул Александр Исаевич и о своей переписке с В. Лакшиным, что получил от него ответ и снова ему ответил: "Приедешь, прочтешь..." Дело в том, что еще до моей поездки в Ростов мы случайно узнали, что Лакшин, будучи в одном доме, сказал, что Солженицын 62-го года и Солженицын сейчас - это два разных человека. Тогда - простой, общительный. Теперь надменный, недосягаемый. Александра Исаевича это очень задело, и он написал ему. И вот, оказывается, пришел ответ от Лакшина. К сожалению, сейчас я не располагаю всеми этими материалами. Есть у меня лишь копия письма Александра Исаевича, написанного Лакшину 20 апреля. Не буду его приводить. Скажу только, что Александр Исаевич в своем ответе перевел все совершенно в другую плоскость, сведя личное к политике, упрекнул Лакшина и сделал его ответственным за поведение "Нового мира" в связи с чехословацкими событиями в августе 1968 года, упрекнул его также в избыточной лояльности, осторожности и т. д. Одним словом, с больной головы свалил все на здоровую!
Ответ Лакшина уже на это письмо нам привезли в "Сеславино" 30 апреля на следующий день после нашего возвращения из Рязани. В письме - большая обида на Александра Исаевича. Мне все это очень больно. Да и муж в какой-то степени понял, что дал лишку. Решил пока на этом переписку закончить. Однако невольно завелся. И 2 мая сначала написал, а затем и перепечатал третье свое письмо Лакшину. Копии этого письма у меня также нет. Нет и последнего письма Лакшина, которое все же положило конец их переписке. Но вот он сам частично цитирует его в своей книге "Друзьям "Нового мира", являющейся ответом на книгу Солженицына "Бодался теленок с дубом". Приведу этот отрывок его письма от 8 мая:
"Вполне сочувствую Вашему желанию "на переходе к 70-м годам назвать все своими твердыми именами". Но Вы делаете ошибку, если думаете, что говорите всякий раз как бы от лица Истории. Не уверен, что она во всем согласится с Вами. К сожалению, Вы сплошь и рядом питаете иллюзии самые детские, легко теряете масштаб явлений и поддаетесь, очевидно, впечатлениям и настроениям кружковой сектантской предвзятости. А сколько наивной импровизации в Ваших исторических прогнозах и оценках!.. Сознаю, конечно, и Ваша пристрастность, и оценки эти - в большей мере результат нездоровых обстоятельств, противоестественного положения, в которое Вы поставлены, как писатель. Но, неизменно восхищаясь Вашим художественным талантом, я искренне сожалею, что Ваша общественная активность находит себе такой ложный выход".
