На первом этаже: кухня с двумя большими холодильниками, газовой плитой и всем прочим; столовая с длинным столом и "царским" буфетом, о котором я ранее писала, уже реставрированным, но без верхних украшений - не позволяла высота потолка, и музыкальный зал, скорее салон, в котором стоял прелестный японский рояль "Ямаха", с выходом на террасу.
Я не удержалась и попробовала рояль.
- Наташа - пианистка? - спросил Мстислав Леопольдович у мужа.
- Несостоявшаяся.
Тем не менее Ростропович тут же сказал, что я могу играть на "Ямахе" сколько пожелаю.
На втором этаже - спальни с балконами, а также ванная, выложенная черным кафелем.
На третьем этаже - огромный холл, который мы позже назовем таверной. У входа - большой стол. За ним - шкаф, он же - "бар", с косо поставленным зеркалом, в котором отражаются бесчисленные бутылки с вином и проч. В глубине - пианино, стереопроигрыватель и очень удобные мягкие кушетки. На них мы и уселись, утонув, как в перине.
Ростропович стал рассказывать. Он недавно вернулся из Америки, где дал больше 50 концертов. Вишневскую, его жену, чуть было туда не пустили. Но он устроил скандал и добился, чтоб она тоже туда поехала и дала несколько концертов. Находясь в Америке, Ростропович написал Солженицыну письмо, которое забыл передать с женой, вернувшейся ранее его. Основная мысль письма: "Я не такой уж подлец!" (следствие Солженицынского воспитания!), согласен, что не в русской традиции искусство для искусства! На мужа смотрел влюбленными глазами, называл его "мое солнце", то и дело принимался объясняться в любви. Спрашивал, как с деньгами? Уверял, что не простит, если возьмет у кого-нибудь другого. "Я буду знать, что мое семейство увеличилось, и буду больше..." И он образно показал, что будет больше играть, то есть концертировать... Александр Исаевич заверил его, что деньги не будут нужны еще два года. Мстислав Леопольдович настаивал, чтобы мы как можно скорее переезжали к нему.
- Пусть только кто-нибудь посмеет прикоснуться к тебе в моем доме! заключил он.
Было решено что заночуем в предназначенном нам флигельке, уже почти обставленном.
Ростропович настоял на том, чтобы были выполнены все необходимые обряды. Сначала во флигель запущен кот - он должен был "проглотить злых духов", а мы пока погуляем по парку. Затем мы направились во флигель целой процессией: Александр Исаевич нес хлеб-соль, тетя Настя - святую воду, Мстислав Леопольдович и я - закуску и вино.
Тетя Настя окропила святой водой все углы в обеих комнатах. Все перекрестились. Обошли квартиру. А потом уже сели закусить, попивая токайское вино. Пили за наше счастливое здесь обитание
И эта прелестная квартирка, с такой любовью и вкусом обставленная, будет нашей? Здесь есть все необходимое (разве только телефона нет; впрочем, в большом доме телефонные аппараты есть на всех этажах, а это рядом). И в одно и то же время мы будем жить среди парка! Все это похоже на сказку!
Часов в 9 вечера Ростропович уехал в Москву на своей машине, сам за рулем. Другого способа передвижения он не признает! При этом количество выпитого вина роли не играет!
Мы же прошлись пешком к станции и назад, так как, в отличие от Ростроповича, собираемся пользоваться электричкой. Дорога к станции очень хороша, идти недолго.
Вернувшись, вынули из машины подушки, одеяла, простыни и улеглись на удобных кроватях с английскими матрацами.
На следующее утро встали рано. Легкий завтрак и... в путь! Едем на дачу академика Капицы. Успенское шоссе, Николина гора. Дача Капицы расположена на самом берегу Москвы-реки и как бы в лесу. Здесь, как и у Чуковского и Ростроповича, - никаких клумб, грядок. Разве что - кусты сирени. (В тот год сирень была как-то особенно хороша и пахуча!)
Петр Леонидович оказался в "беседке". "Крыша", прибитая к трем соснам и одному шесту, перекособочилась. Три ее края поднимаются по мере того, как растут деревья. К двум из этих сосен подвешен гамак, принявший форму кресла. Перед ним - стол и соломенные кресла. Беседуем.
Петр Леонидович с гордостью рассказывает нам о своем выступлении на президиуме Академии наук. Это выступление будет напечатано в "Вопросах философии", однако в сокращенном виде. Причем опущено, в частности, то, что он говорил о Сахарове.
Анна Алексеевна приглашает пить кофе с подсушенным на тостере хлебом.
Осматриваем лабораторию, в которой Петр Леонидович работал (с 1946 до 1953 года) в период своей опалы в связи с отказом работать над проблемой атомной бомбы. Многие приборы были сделаны его собственными руками. (Петр Леонидович любит и умеет выполнять и столярные, и слесарные работы.) В то горькое время у семьи Капицы отнимали дачу, повыбрасывали вещи, но они сказали, что все равно никуда отсюда не уйдут, и остались жить в крошечном флигеле.
- Приятно вспомнить, но неприятно повторить! - говорит Петр Леонидович.
Я и здесь с успехом показываю наши диапозитивы. А Анна Алексеевна нас фотографирует.
Даже столь серьезным людям не чужды иногда развлечения. На стене веранды - разграфленный круг. Нам предлагают бросить в него стрелы, целясь в середину круга. Я бросила удачнее своего мужа. "Это случайно!" - сразу же прокомментировал он, ни в чем не допускающий моего превосходства.
Вернувшись домой из феерической поездки, читаем привезенные от Чуковского отзывы на "Круг" и "Раковый" на русском, английском и немецком языках. Я и на следующий день продолжаю ими заниматься: подклеиваю, сортирую...
Среди всех отзывов выделяется рецензия Белля на "Круг первый". Александру Исаевичу хочется иметь квалифицированный перевод ее. Надо бы попросить Льва Копелева наговорить на магнитофон.
Вскоре мы у Копелевых. Пока Лев Зиновьевич переводит рецензию Белля и по-русски наговаривает ее на магнитофон, его жена рассказывает нам "новеллы", имеющие непосредственное отношение к моему мужу.
Десятиклассница говорит матери: "Мама, я нашла себе подругу на всю жизнь, она - моя единомышленница". - "Как ты можешь быть в этом уверена?" "А ты знаешь, что она делала, когда я к ней пришла? Печатала "Раковый корпус".
А один молодой человек накануне сдачи кандидатского экзамена по философии пришел к своим друзьям и попросил "Круг": "Мне надо еще раз прочесть спор Рубина с Сологдиным, чтобы кое-что себе лучше уяснить".
А еще одну "новеллу" услышал Александр Исаевич, когда побывал в "Новом мире". Александра Трифоновича он не застал. Но услышал любопытные вещи. Будто Хрущев прочел "Круг первый" и пришел от него в восторг, а Солженицына провозгласил гениальным писателем. Сказал, что рад, что в свое время разрешил напечатать "Ивана Денисовича". В связи с этим Александр Исаевич снова высказал сожаление, что В.С. Лебедев в 64-м году не пошел на то, чтобы, напечатать в "Правде" "сталинские" главы из "Круга первого".
Что же касается статьи Белля, то я на следующий же день перевела ее с магнитной ленты на машинку. Просто потрясающая статья! Белль называет "Круг" собором, по сравнению с которым все другие хорошие романы - только частные хижины. Обычно сдержанно относящийся к рецензиям на свои книги, муж возбудился настолько, что пошел успокоиться в лес. Не остановил его даже сильный ливень. Вернулся освеженный и успокоенный.
- В каком раю мы живем! - сказал он мне, искренне забыв при этом, что еще недавно готов был возненавидеть Борзовку, когда за речкой заработал трактор. А потому, когда за обедом муж приготовился выпить рюмочку (это бывало крайне редко!), я предложила ему выпить за то, чтобы рая было у нас здесь больше, чем не рая, что он и сделал.
Прозанимавшись три дня рецензиями, Александр Исаевич под конец почувствовал пустоту и даже скуку. Ведь все это время он ничего не писал, отставил "Р-17". И теперь уж не скоро возьмется за него. Дело в том, что он должен как раз ехать в Рязань на встречу с писателем Борисом Можаевым, чтобы вместе с ним отправиться по Рязанщине - по тем местам, которые примыкают к Тамбовской области. Присмотреться к типам мужиков, прислушаться к их речи, записать рассказы о годах гражданской войны...
