– А зачем тогда нападают?

– Как – зачем? Вот снесло бы тебе башку, ты полежал-полежал бы, да и сгнил. А это удобрение. К тому же, на запах падали набежит всякая живность, и её тоже можно пришибить.

– То есть, они так поляну себе удобряют?

– Типа того.

Подошёл трактирщик с подносом, на котором аппетитно дымилась глиняная миска с пловом. Егор потянулся за ложкой (он успел изрядно проголодаться) и снова скривился, зашипев от боли.

– Вот беда… – охнул владелец заведения. – Как же вы теперь? Сейчас дочку позову, она вас с ложечки покормит. Чтобы, значить, не утруждаться…

– Ещё чего! – недовольно буркнул Егор. – Сам как-нибудь справлюсь.

– Ну, хозяин-барин…

–…хочет – живёт, хочет – удавится. – закончил за трактирщика егерь. – И часто у вас такая пакость вылезает?

– Почитай, каждую неделю.

Хозяин поставил поднос на соседний столик и присел.

– Да мы ничо, приспособились – если бешеный корень вовремя заметить, пока он из-под земли, значит, не попёр – даже раскапывать не приходится. Сообщаем в Обитель, и оттуда кто- нибудь приходит. Поколдует по своему, по-друидски – корневище и высыхает. Ну а ежели упустить – тогда, конечно, беда. Вот в запрошлый месяц проворонили – так корневище амбар разнесло и дюжину курей передавило, пока не одолели…

Егор подцепил на вилку кусок баранины и осторожно, в три приёма, донёс его до рта. Жевать оказалось легко, но проглотить прожёванное вызвала новый приступ боли.

– Как же его заметить, если не раскапывать?

– А собаки на что? – трактирщик кивнул на давешнюю собачонку, пристроившуюся под соседним столом. Она доковыляла на трёх лапах до трактира и теперь наслаждалась заслуженной костью с махрами мяса.

– А сейчас почему друиды не помогли? Недосуг им, что ли?

Трактирщик пожал плечами.

– Да, вроде, послали за ними. Корень оказался больно шустрый видать, с самого низу шёл. Вот Султанка так поздно его и учуяла.

– Да, это бывает. – кивнул Умар. – С большой глубины корни всегда лезут по одному. Наши, добрынинские псы с такими сами справляются, поодиночке.

– Это точно. – подтвердил егерь. – Вахиным волкодавам такой корешок на один зуб. Перекусят, выкопают и хозяину приволокут, на растопку.

– Зато у Султанки нюх о-го-го! – обиделся за собаку трактирщик.

– Третье корневище за месяц находит! Кстати, надо бы мужикам сказать, чтобы раскопали и выжгли, а то не приведи Лес, новые полезут…

– Не спеши, уважаемый. Сейчас поговорю с твоими гостями и гляну. Если что под землёй и осталось – высушу, больше не побеспокоят.

Егор обернулся, охнув от неловкого движения. В дверях стоял человек в длинной, до пят, хламиде с капюшоном, целиком закрывавшим лицо. Голос раздавался оттуда, из тёмной треугольной прорехи. В руках незнакомец держал большой, до плеча, суковатый посох.

– А, это ты, Трен! – Егерь приподнялся на скамейке и помахал вошедшему. – А у нас, как видишь, неприятности. Студент, напарник мой, собрался на суд, а бешеный корень ему рёбра пересчитал. Как теперь быть – уж и не знаю…

– Если твой друг призван в Круг Друидов, – строго сказал незнакомец, – то должен явиться, невзирая на немочи. Но ты не переживай, я его осмотрю. Что к утру будет, как новенький, не обещаю – но до Обители как-нибудь доберётся. Заодно и собаку гляну, лапа, видать, сломана. Нехорошо, когда такое верное создание мучается…

Султанка, оторвавшись от мосла, на трёх лапах поковыляла к друиду, приветливо виляя хвостом. Тот наклонился и потрепал её по загривку, и она, радостно взвизгнув, лизнула руку – узкую, морщинистую, обтянутую сухой, как старый пергамент, коричневой кожей. И тыльную сторону ладони и запястье, густо покрывали татуировки из рун и переплетённых стеблей. Когда гость наклонился, на его груди качнулся большой медальон с узором в виде дуба, ветви и корни которого сплелись, словно щупальца осьминогов.

Егор вздрогнул. Символ был знаком – и знакомство это было не из приятных. Не так давно ему в компании лешака Гоши пришлось расследовать нелепую гибель студента-первокурсника. Лешак тогда посоветовал обратиться к своей давней знакомой, ведунье Наине, последней из клана родноверов, истреблённых соперникам-чернобожцами. После весьма неаппетитного ритуала ведунья сумела вытянуть из памяти мертвеца необходимые сведения и, в числе прочего, там фигурировал и этот узор.

– Дерево Иггдрасиль… – шепнул егерь, поймав взгляд напарника.

– Этот знак много кто использует, не только друиды. Сетуньцы, аватарки, даже Пау-Вау – хотя это не их, не индейское.

Друид выпрямился и заговорил. Сейчас голос его звучал строго, даже официально.

– Егерь Сергей Бечёвников, именуемый «Бич» и Егор Жалнин, сотрудник МГУ. Вам обоим надлежит завтра на второй рассветный час явиться к малым вратам Обители и дожидаться, пока не призовут внутрь.

– Да, брат Трен. – с почтением отозвался егерь. – Будем точно в срок. Говорю за себя и за своего спутника.

Друид ударил посохом об пол. Чисто выскобленные, натёртые воском доски отозвались гулко, протяжно.

– Ваши слова услышаны Дубом и Омелой.

И обернулся к трактирщику, терпеливо дожидавшемуся окончания церемонии. Теперь друид не походил на вестника высших сил, превратившись в обычного посетителя заведения.

– Ну, показывай, что там у вас за корешки. Да, и вели приготовить чистую холстину и большой котёл кипятку. Вернёмся – лечить буду, и постояльца твоего и Султанку.

– Второй час после восхода – это во сколько? – спросил Егор, дождавшись, когда за друидом закроется дверь.

– Семь утра. Но явиться лучше заранее, не приведи Лес, опоздаем! С друидами, Студент, шутки шутить – себе дороже.

В голосе егеря угадывалась тревога.

«…похоже, обитатели Петровской обители совсем не просты…»

– Да ты не тушуйся, студент, когда ни помирать – всё одно день терять. Прорвёмся, клык на холодец!

– Тебя-то, дядя, как сюда угораздило?

Сокамерник, молодой, белобрысый, тощий, был весь словно на пружинках. На месте он не мог усидеть и трёх секунд – вскакивал, расхаживал из угла в угол, размахивал руками.

Другого это давно взбесило бы, но Виктору было плевать. Лучше уж такой беспокойный сосед, чем одиночество – сутки, месяцы, годы напролёт в тесной, четыре с половиной квадратных метра, камере, обитатель которой даже от двери с маленьким окошком отгорожен решёткой.

Поначалу это ему даже нравилось. Отставной капитан спецназа и в жизни-то не отличался компанейским нравом – а после развода и вовсе свёл общение с людьми к минимуму. Делал исключение разве что, для одного-двух сослуживцев, живших в его родном Екатеринбурге. Мучительные месяцы в переполненном СИЗО лишь укрепили его мизантропию, и тяготиться отсутствием контактов с себе подобными (конвоиры, парикмахеры и прочая тюремная шушера не в счёт) он стал только через год. Понадобилось ещё два, чтобы в полной мере осознать, почему одиночное заключение считается самой суровой формой наказания.

– Как тебя звать-то? Погоняло есть? Человек, вроде, солидный… Не из блатных? Чё молчишь как рыба об лёд?

Одиночка имела и свои положительные стороны – Виктор избежал неизбежного воздействия тюремной среды. За годы, проведённые за решёткой, он так и не обзавёлся кличкой, оставаясь безликим «осужденным номер…».

– Так не расскажешь? С чего в крысы-то подался, а? Жизнь припёрла?

– В какие ещё крысы?

Белобрысый оживился – сосед, наконец, подал голос.

– Как это – в какие? В черные, норвежские.

– Ты базар-то фильтруй. – посоветовал Виктор. Разговаривать не особенно хотелось. – Мне-то похрен, а с другими можешь и нарваться. За крысу – порвут очко на британский флаг.

– Братан, ты меня в натуре, не так понял… – тут же сдал назад подпружиненный. – Я ж не в обиду, мы тут все такие, что ты, что я. Согласие-то подписали, куда теперь денешься?

– Это ты о чём?

– Видел по телеку, как на мышах и крысах ставят опыты? Это, чтоб ты знал, и есть чёрные норвежские крысы. Как мы с тобой, понял?