Я назвала тут одно имя: Софочка. Софья Михайловна Ц. была в течение многих лет бессменным кассиром в нашем магазине. Она пришла туда работать после смерти мужа, оставшись с двумя дочками на руках – Фирой и Кларой. Софа была родом из белорусской деревни, и у неё был своеобразный еврейско-белорусский акцент. Она была маленького росточка, с темными-темными глазками и темными вьющимися волосами и розовыми щечками. В молодости она, наверное, была очень миленькая. К моему приходу в магазин ей было лет пятьдесят. До смерти мужа она жила в относительном достатке. Жили они в полуподвале на улице Станкевича, очень близко от магазина и иногда вместе с Фирой Софочка ходила обедать домой. Но чаще всего она жарила на обед картошку на нашей кухне, и никто никогда в моей жизни так вкусно не жарил картошку. Софья Михайловна пошла в кассиры, потому что до смерти мужа она нигде не работала, а наш магазин тогда был совсем рядом – на улице Герцена, 24. Старшей дочери Фире пришлось быстро приобретать профессию, она закончила курсы парикмахеров и какое-то время работала парикмахером, но потом она стала продавцом в нашем магазине в отделе искусства.
Софочка была тихой, скромной, мягкой женщиной и такой же была её младшая дочь, красавица Клара. А вот Фира, Фира – это отдельная песня. Она, видимо, характером пошла в отца, и хотя я этого долго не понимала, но потом узнала точно: Фира и была нашим магазином.
Несмотря на свои крайне стесненные обстоятельства, Софья Михайловна была предельно честным человеком. Если какой-нибудь покупатель оставлял в кассе сдачу в две копейки, она неслась за ним до самых Никитских ворот, чтобы отдать ему эти две копейки.
Её дочь Фира была единственным из нас человеком, пришедшим в торговлю по велению души. Если у кого уж и был коммерческий талант, так это у неё. Она была неплохим парикмахером, и потом ещё долго стригла, завивала и укладывала нам волосы на нашей кухне, а Александре Фроловне даже делала маникюр. Но в торговле она была действительно асом. Фира сама говорила, что под хорошее настроение она способна продать белого слона, и мы ей верили. Я помню, как к нашей товароведке подошёл поздороваться один из наших 79-х, очень пожилой архитектор, и с совершенно растерянным видом произнес: «Эта сирена дует мне в уши, что я должен купить какого-то Модильяни за восемьдесят пять рублей». И пошел, и купил. Фира умела сбывать какие-то залежавшиеся «гробы» иногородним библиотекам, впаривать дорогие альбомы более или менее состоятельным покупателям, она назначала цены, отбирала книги для приема и помогала нам, товароведам, сбыть те книги, с ценами на которые мы ошибались. У Фиры не было никакого специального образования, и она не знала ни одного иностранного языка, зато она знала своё дело. Помимо книг по искусству, с которыми разобраться было довольно просто, так как многие из них входили в различные серии – например «Hachette», «Rizzoli», «Skira», – в отделе искусства продавались гравюры, и надо отдать должное Фире, она со временем тоже начала в них прекрасно разбираться. Говорили, что её консультировал Исаак Кон, человек пожилой и опытный. Кажется он был врачом, и Фира консультировалась у него по всем вопросам. Во всяком случае было заметно, что её здесь ведет чья-то опытная рука. Мы с Верой в этом вопросе больше полагались на мнение Петра Степановича Р-ва и смогли кое-чему у него научиться.
Помимо своей непосредственной работы Фира занималась и многими хозяйственными проблемами нашего магазина. Поскольку наша Фроловна относилась к ним спустя рукава, именно Фира ездила в ОХО (Отдел Хозяйственного Обеспечения) и выбивала там крафт, билетную бумагу, мыло, полотенца, лампочки, туалетную бумагу и всё прочее. Кроме того, она долгое время была нашем профоргом, пока я не сменила её на этом почетном посту и не подложила намеренно ей маленькую свинью, за что Фира на меня долго обижалась, но потом простила. А дело было так. Фира не без основания считала себя очень ценным сотрудником и полагала, что ей нечего каждый день торчать с 10 до 19 на работе, когда она может выйти на три дня и сделать весь месячный план. Поэтому, я думаю, она просто нашла себе в поликлинике врача, который выписывал ей бесконечные бюллетени. При этом всякий раз с разным диагнозом. Пока Фира сама была профоргом, никто этого не видел, потому что оформляла и подписывала эти бюллетени она сама. Остальные девчонки-продавцы просто стонали от её постоянного отсутствия, так как от нехватки рабочих рук им приходилось нести двойную нагрузку, порой они сами не могли взять себе свои законные выходные на неделе или даже бюллетень. Увеличивалась опасность заработать недостачи. Они злились на Фиру, но ничего не могли поделать. Когда я стала профоргом, я начала нажимать на Александру Фроловну, чтобы мы сделали официальный запрос в Фириной поликлинике, почему у неё столько болезней и почему её никак не вылечат. Наша Фроловна вертелась ужом, чтобы избежать этого, но я её все же доняла, и мы послали такое письмо на имя заведующего поликлиникой. После этого Фира стала сидеть на бюллетенях несравненно реже, но смотрела на меня, как на предательницу, и прямо заявила мне об этом. Я не обиделась, потому что считала, что поступила правильно. Вообще Фира относилась ко мне очень хорошо, и я её любила, но мы слишком хорошо друг друга знали – все наши достоинства и недостатки были как на ладони.
Я относилась к Фире, как к старшей коллеге, хотя она была старше меня всего на два года, но во многих отношениях она была гораздо опытнее меня. У неё были какие-то знакомые в музыкальном мире, и Геннадий Рождественский, который иногда приходил в магазин со своей мамой, или сын Оскара Фельцмана Владимир Фельцман считались её законными клиентами.
Фира не была какой-то потрясающей красавицей, но у неё была очень соблазнительная гитарообразная фигурка, прямые ножки в туфельках с перепонками и на высоких каблуках, большие темные глаза, похожие на маслины. Она всегда была очень аккуратно причесана, очень чистоплотна, с темно-красным маникюром, с ярко накрашенными губами и довольно ярко одета. В красной кофточке с короткими рукавами, на высоких каблуках она выглядела очень эффектно, а на фоне заснеженных витрин – как огонек на снегу. Помню, мы с ней оказались в торговом зале вдвоем, она копошилась в своем отделе искусства, а я стояла в техническом отделе. Сначала никого из покупателей не было, а потом вошли три, как сейчас бы сказали, лица кавказской национальности. Они что-то спросили, и не успела я ответить, как Фира пробежалась по двум катетам, образованным прилавками разделявшими нас, привычным жестом обеих рук подбила снизу и без того высокую грудь, словно это была подушка, и елейным голосом спросила: «Что товарищи желают?». Естественно, я тут же уступила ей место, а она начала этих азербайджанцев «красиво обслуживать».
Кстати, о Фириной груди. Она рассказывала, что ещё до меня с ней произошел такой случай. Какой-то старичок попросил её показать гравюры. Папки с гравюрами у нас обычно лежали под прилавком. На Фире было платье с вырезом «слёзкой». Когда она нагнулась, одна из её грудей выскользнула из этой «слёзки» наружу. Запихнуть её обратно она не могла, так как обе её руки были заняты. Когда бедный старичок увидел выпрямившуюся Фиру, у которой из выреза в боевом виде торчала одна из её прелестей, он прислонился к колонне и начал тихо сползать по ней вниз. А Фира, как ни в чем не бывало, положила папку с гравюрами на прилавок, а уже потом занялась своим бюстом. Дальнейшая судьба старичка мне неизвестна.
Между прочим, Софья Михайловна тоже у нас порой отличалась. Помню, мы уже закрывали магазин, но в нём ещё оставался Петр Степанович, который замешкался со своими калошами. И тут, как всегда, со стороны кухни на него идёт Софа, задрав подол платья и поправляя на ногах резинки белого трико. Когда мы её начали стыдить, мол, Софья Михайловна, как вы могли поправлять штаны при мужчине, она ответила буквально фразой из анекдота: «Так что ж? Они ведь чистые». И это было истинной правдой.
