— Вам это тоже интересно?

Акваспарта навострил уши:

— Это золото по праву принадлежит Церкви. С его помощью она выполнит возложенную на нее Всевышним задачу — умиротворит всю Италию под властью святого папы Бонифация. Отдайте нам это золото, и наше прощение окропит вас, как живительная струя святой воды, а Церковь заколет тучного тельца, дабы отпраздновать возвращение в ее лоно блудного сына!

— Теленок за сокровище? Не маловато ли? Впрочем, это вполне в духе алчного Бонифация!

— Наглец! Богохульник! Вы ни во что не верите!

— Я верю в единого Бога, который движет всем, пребывая в вечном покое. Царствующего и единого в трех лицах. Познаваемого не доказательством, а верой и озарением.

Кардинал саркастически рассмеялся:

— Под этим подписались бы и патарин[44], и альбигоец. А может, то, что о вас говорят, правда?

— И что же обо мне говорят? — с равнодушным видом спросил поэт.

— Что в Париже вы черпали свои знания из очень странных источников. Что вы учились даже у магометан. Например, у Сиджери[45].

— Сиджери из Брабанта не магометанин.

— Но он был поклонником Аверроэса![46] Разве этого мало?!

Данте пододвинулся к кардиналу и приподнялся на цыпочки так, словно хотел облобызать ему щеку.

— Лучше свет язычников, чем потемки вашей дремучей глупости, — прошептал он на ухо Акваспарте.

Кардинал побагровел и подпрыгнул в кресле.

— Вы еще раскаетесь в своей гордыне. Мы ведь знаем о вас все, приспешник Антихриста! Подождите, придет время, и от гибели вас не спасут и его всадники. И когда придет это время — решать нам!

— Да свершится воля Бога всемилостивейшего и всемогущего! — пожав плечами, сказал Данте.

Лишь спускаясь по лестнице, поэт понял, что повторил слова язычника Амида…

анте пошел к берегу Арно мимо мастерских дубильщиков, пытаясь спастись от зноя свисавшим с шапки покрывалом и обмахиваясь рукой в тщетной попытке развеять смрад, поднимавшийся из чанов, в которых мокли кожи. Однако тошнотворный запах становился все сильнее и сильнее. Казалось, он липнет к коже, как туман.

Под жужжание бесчисленных полчищ мух поэт старался спрятаться в тени фруктовых садиков за церковью Св. Апостолов и сам не заметил, как сбился с кратчайшей дороги к Санта Кроче.

Внезапно он вышел из какого-то переулка к насыпи, поднимавшейся в сторону моста Понте Веккьо, на котором почему-то никого не было. Казалось, внезапный порыв ветра унес людей, обычно кишевших на мосту с его лавками, и теперь зловещую тишину нарушали только шуршание крыс под ногами, бродячие собаки, шнырявшие в поисках отбросов, и крики одинокой чайки, залетевшей сюда с моря. Данте прекрасно слышал журчание последней воды в почти пересохшем Арно. Сначала казалось, что район вымер, но потом легкий ветерок донес до поэта звуки человеческих голосов.

На самой вершине моста — под аркой одной из лавок — кто-то стоял. Приглядевшись, Данте различил двух погруженных в беседу мужчин. Арриго и Монерра.

Поэт стал подниматься на мост мимо лавок, закрытых по окончании рабочего дня. Поглощенные разговором Арриго и Монерр его, кажется, не замечали. Потом они повернулись в сторону противоположного конца моста с таким видом, словно оттуда должен был кто-то появиться, и у Данте возникло впечатление, что перед ним чуть ли не заговорщики.

В какой-то момент Арриго сжал кулаки, как будто услышал что-то очень неприятное. Данте по-прежнему приближался, стараясь не шуметь. До вершины моста оставалось лишь несколько шагов, но его, кажется, все еще не замечали. Он же увидел силуэт третьего человека, приближавшегося с той стороны реки. Третий тоже двигался неслышно, едва касаясь камней полами своего длинного платья. Это был врач Марчелло. Данте узнал его высокую фигуру и слегка подпрыгивающую походку. Марчелло уже начал подниматься на мост и быстро приближался.

Трое мужчин встретились на мосту с таким видом, будто ждали застать там друг друга. Через мгновение Данте приблизился к ним вплотную. При этом у него в голове звучали гневные слова кардинала о всадниках Апокалипсиса, назначивших себе тайную встречу во Флоренции.

Заметив наконец поэта, трое переглянулись. Первым заговорил Монерр:

— Любопытно, что мы встретились на мосту. Древние верили, что именно в таких местах вершатся судьбы.

— Возможно, это оттого, что судьбе проще всего действовать именно на узком мосту, с которого не убежать, — поддержал француза Марчелло.

— Говорят, именно на мосту нечистый подстерегает путников, дабы заморочить им голову своим колдовством, — пробормотал Данте, обуреваемый подозрениями в том, что эта встреча не случайна.

— Нет, мессир Алигьери, — дружелюбно сказал Монерр. — Среди нас нет демонов, подходящих на роль нечистого.

Поэт хотел было ответить, но промолчал, кое-что заметив. Совсем рядом в стену одной из лавок был вмурован фрагмент римской статуи: уродливая бородатая голова, напоминавшая горгульи[47] церковных водостоков. Голова имела два лица, сильно пострадавших от времени и непогоды. Казалось, Монерр просто не может отвести от нее взгляда.

— Вас заинтересовала голова Януса? — спросил француза Данте. — Но ведь это всего лишь олицетворение предрассудков древних, живших во времена лживых и коварных богов.

Монерр повернулся к поэту единственным зрячим глазом, словно желая что-то ответить, но промолчал и снова отвернулся к статуе.

— Кажется, нашего друга не может оставить равнодушным то, что существует в виде двух одинаковых форм, — предположил Арриго. — Возможно, это оттого, что его глаз утратил своего брата. Ведь попранные законы природы заявляют о себе особенно громко…

Марчелло молчал, глядя поверх статуи на большую водяную мельницу у дальнего моста, где закончил свою жизнь монах-мошенник. Потом он неожиданно обратился к Данте:

— А может, зловещая суть моста скрывается в самой его форме, а не в натуре взошедших на него людей? Как вы думаете?

— Ваши странные слова явно скрывают какую-то аллегорию, ускользающую от моего разума.

— Пожалуй, я могу вам помочь, — сказал Арриго. — Если я правильно понял, мессир Марчелло говорит о предназначении подобных сооружений. В этом смысле я согласен с тем, что в них видны проявления древнейшего человеческого дерзновения, из-за которого мы были изгнаны из рая. Ведь мост преодолевает препятствие, воздвигнутое на нашем пути Всевышним, и следовательно, нарушает Господнюю волю.

— Я вас понимаю. Это очень изящное толкование, но, пожалуй, неверное, ибо оно исходит из того, что Господь с самого начала предопределил все сущее, которое не терпит никаких изменений, в том числе и в результате действия рук человека. Это, однако, противоречит Священному Писанию, в котором говорится, что Бог сделал человека властелином творения. Что же это за властелин, которому не должно подчинить своей воле даже обычный водоем?!.

— Но ведь в Священном Писании говорится и о том, что человеку не должно вкушать от древа познания добра и зла, — покачал головой старый медик. — Значит, власть человека не безгранична.

— Однако от всех остальных древ мы, кажется, вольны вкушать и вкушаем! — рассмеялся Арриго. — Мы ведь даже рубим их на дрова! А вам не кажется, мессир Алигьери, что прав был Гераклит[48], писавший о том, что дни наши — лишь пыль времен, рассеянная в безграничном мироздании наподобие атомов Лукреция?[49]

— Я считаю, что всем правит определенный порядок. Господствуй в мире случай, воздаяние по делам после смерти утратило бы смысл. Тогда и Сын Божий воплотился бы и пострадал на кресте лишь по случайному стечению обстоятельств!