Все игравшие в нем актеры прибыли во Флоренцию из чужих стран. Возможно, они ждали кого-то еще… А где лучше всего укрыться от любопытных глаз чужестранцу, если не в таверне, куда не сует носа даже стража!

Данте вспомнил слова молодого Франческино Колонны: «Когда мы все соберемся!» — Где же им всем собираться, как не у Чеккерино!

оэт пошел к воротам Порта аль рато. Путь его лежал по улицам, проложенным еще римлянами. Нынешние дома, выросшие на руинах их построек, как плесень на скелете разложившегося животного, были в основном низкими и неказистыми, с маленькими окошками почти на уровне земли. Чем дальше Данте отходил от центра города, тем чаще между домами появлялись сады и огороды, по большей части выжженные палящим солнцем.

На улице не было никого, кроме роющихся в помоях бродячих собак. Однако из окошек до поэта доносились приглушенные звуки голосов несчастных, вынужденных влачить жалкое существование в этих лачугах.

Наконец Данте добрался до цели. Вдали уже виднелась темная масса городских стен, на вершине которых мигали факелы стражников. В стороне от мостовой стояло несколько мраморных колонн высотой не менее пяти локтей. На некоторых из них даже сохранились капители. Перед ними виднелись остатки лестницы. Когда-то здесь стоял храм, в котором поклонялись какому-то забытому божеству. Теперь же вместо храма тут высились стены из кусков грубого туфа. Сложенное из них строение могло бы соперничать размерами с Дворцом Приоров. Или с крупным монастырем. Или с дворцом правосудия. Или даже с дворцом какого-нибудь языческого царька. Однако это был не дворец, а пользовавшаяся дурной славой по всей Флоренции таверна Чеккерино.

Между двумя центральными колоннами виднелась низкая, но широкая дверь, укрепленная огромными гвоздями и широкими железными лентами. В щелях под дверью и над ней мерцал свет. Казалось, внутри горит множество светильников. Данте толкнул створку дверей и вошел.

Заняв свободное место за длинным столом, поэт подозвал к себе служителя, ходившего от посетителя к посетителю с большим кувшином на плече, и ткнул пальцем в стоявшую перед ним глиняную кружку. Служитель налил в кружку вина из кувшина, а Данте бросил ему монету и взял кружку.

Он пил маленькими глотками кисловатое вино и наблюдал за происходившим вокруг. В зале было множество мужчин. Очень много даже для такой большой и известной таверны.

Поэт ожидал увидеть нечто подобное, но все равно удивился полному отсутствию женщин. Здесь не было ни одной шлюхи в ярком платье, какие обычно предлагают свои услуги посетителям подобных заведений. Нигде не слышалось женских голосов или женского смеха. Не было в зале ни одной служанки, ни одной поварихи или посудомойки. Поэту показалось, что он вернулся к первым дням Творения, когда женщины на земле еще не было.

Откинувшись на скамейке, Данте прислонился к стене за колонной. Теперь со своего места он мог незаметно наблюдать за тем, что происходило почти во всем зале. При этом он старательно делал вид, словно его больше всего интересует содержимое собственной кружки. Покосившись несколько раз по сторонам, поэт убедился в том, что мастер Менико не ошибался.

Остальные посетители таверны были очень оживлены. Они громко переговаривались, смеялись, ходили туда и сюда. Перед глазами Данте колыхалось море человеческих тел, в глубине которого явно таились отвратительные чудовища.

Все собравшиеся мужчины, разбившись на парочки — а кое-где даже по трое, — бесстыдно щупали друг друга, постанывая и нашептывая друг другу на ухо какие-то непристойности. Они непрерывно куда-то поднимались по лестнице в конце зала навстречу тем, кто с нее уже спускался.

Данте стало противно, но внезапно он заметил кое-что интересное. По всему обширному залу посетители таверны сбивались в небольшие группы и о чем-то шушукались, словно передавая друг другу слова посланцев Дьявола, замысливших что-то недоброе. Однако в конце длинного стола сидели четверо мужчин, вообще не двигавшихся с места. Казалось, им совершенно безразличен круживший вокруг них непристойный водоворот человеческих тел. Они о чем-то вполголоса переговаривались и, кажется, интересовались только содержимым стоявшего перед ними небольшого глиняного кувшина.

Одеты они тоже были не так, как остальные. Вместо ярких одежд с разрезами, из которых торчали те части тела, которые приличные люди обычно скрывают, на них было совершенно нормальное скромное платье, опускавшееся намного ниже пояса. Совсем не такое, как у остальных, старательно выставлявших напоказ свои половые органы.

Лица этих четверых мужчин не были отмечены печатью порока, хорошо заметной на физиономиях остальных посетителей таверны. Данте не слышал, о чем они говорят, но что-то неуловимое в их жестах выдавало в них чужестранцев. Может, это и есть те, кого имел в виду Менико.

Внезапно рядом с поэтом раздались крики. Какая-то сидевшая неподалеку парочка, до этого момента обнимавшаяся и нежно шептавшаяся, вскочила на ноги и начала драться.

Драчуны потащили друг друга в дальний угол таверны, а Данте взял свою кружку и проскользнул вдоль стены к освободившемуся месту, находившемуся совсем рядом с четырьмя чужестранцами.

Те следили за дракой и, кажется, не заметили появления Данте, который снова прислонился к стене и стал пить свое вино. Теперь до него долетали кое-какие слова, которыми обменивались четверо незнакомцев, но он по-прежнему не мог уловить смысл их разговора. Оравшая вокруг него толпа извращенцев раздражала поэта все больше и больше. Из-за этих подонков он не слышит слов, которые могли бы помочь ему раскрыть преступление! И когда только на них падет карающая десница Господня?!

С этими мыслями Данте невольно поднял глаза к потолку, словно ожидая, что он вот-вот разверзнется, и с неба польется огненный дождь. А почему бы не приказать начальнику стражи и его людям разогнать этот сброд?! Да, пожалуй, он так и сделает, и прикажет сжечь этот притон вместе с его содержателем. Чтобы другим было неповадно!

Внезапно шум в таверне утих, словно Господь Бог внял молитвам Данте, и у бесчинствовавших извращенцев отнялись языки от ужаса при виде грозной ангельской рати…

— …Поэтому-то об этом еще ничего не известно, — закончил фразу один из четырех чужестранцев.

Его собеседник раздраженно махнул рукой.

— Но ведь галеру видели у самого берега. Не сквозь землю же она провалилась!

— Ничего страшного. Остальное же у нас, — пожав плечами, сказал первый. — И сталь нам сейчас нужнее света.

— А больше всего нам нужно золото, — усмехнувшись, заметил третий. — Лично меня больше всего интересует оно. А сталь поможет нам его добыть. А свет пусть без остатка забирает император. Ведь он же его жаждет!

— Я все выяснил. Остальные уже в аббатстве.

Данте изо всех сил напрягал слух, чтобы не упустить ни слова из этого загадочного разговора. Он ужасно боялся, что посетители таверны вот-вот опять разорутся, и он ничего больше не услышит. От этого он не сразу почувствовал, что кто-то гладит ему шею.

Сидевший рядом с ним мужчина наверняка решил, что Данте сидит тихо потому, что ему нравятся такие ласки, и ущипнул поэта за ухо.

— Слушай, красавчик, а я тебя здесь раньше не видел…

Данте повернулся на голос, и в лицо ему пахнуло зловонным дыханием. Он увидел чье-то длинное лицо с сальной кожей, редкой белобрысой бородкой и маленькими налитыми кровью глазками. В руке у нового соседа Данте была кружка с вином, из которой тот все время отхлебывал. Вино текло у него по подбородку.

— Не приставай ко мне, приятель. Я хочу побыть один, — пробормотал поэт, наклонившись над своей кружкой и стараясь разобрать, о чем теперь говорят четверо чужестранцев.

— Один? Разве не одиночество источник самых страшных грехов и пороков? — настаивал его белобрысый сосед. — Оно может заронить в душу семена черной меланхолии, которая воспрепятствует нормальному движению жидкостей нашего тела, что повлечет за собой разнообразнейшие недуги и телесную дряхлость. Аристотель так прямо и пишет в своем трактате «О душе». Ты что, хочешь прежде времени постареть в панцире собственной гордыни?