– Как вам только не противно! – поморщился Симон де Монфор.
– Возмутительно! Как же катары могут обходить стороной церкви? Как можно не зайти в храм и не поддержать материально посредников между Богом и людьми? – насмешливо спросил Персиваль.
– Издеваешься, философ? Да я вижу, что еретиков здесь собралось больше, чем я полагал вначале! – вскричал Пьер де Кастельно. – Персиваль, ты скоро договоришься до страшных вещей!
– Что может быть страшнее и печальнее потери церковью прихожан? Ведь это прекращение уплаты десятины прихожанами и потеря влияния церкви, а что может быть страшнее этого для вас, священников? – спросил Персиваль.
– Ты стал катаром, Персиваль! Какой ужас! – в ужасе проговорил легат.
– Это не так. Я не стал катаром. Просто я всё чаще задумываюсь над вещами, над которыми католическая церковь по вполне понятным причинам не советует размышлять.
– Так ты перестал вообще верить в Господа?! – вскричал легат.
– Я верю в Бога. А вот верите ли вы сами? – спросил Персиваль, глядя в глаза Пьеру де Кастельно.
– Да как ты можешь так говорить! – вскричал возмущённый легат.
– Может Персиваль всё-таки прав? – спросил Данье. – Иначе, отчего именно Окситания, став приютом для сотен тысяч катаров, сказочно богатеет, а искусства и науки здесь процветают, в отличие от алчущих её богатств северных областей Страны Франков и других государств Европы?
Симон де Монфор закричал:
– Такая благодатная земля, а досталась каким-то еретикам!
Тут барон покраснел, словно варёный рак.
Грегуар сначала решил, что он возмутился до такой степени, что побагровел, но оказалось, что де Монфор подавился рыбьей костью. Он выпучил глаза, захрипел и принялся хаотично размахивать руками. Потом он кашлянул и выплюнул на землю острую щучью кость. После этого он стал ровно дышать, и краска сошла с его лица.
– С вами всё в порядке, дорогой Симон? – участливо спросил легат Симона де Монфора.
– Слава Богу, всё обошлось, – проговорил барон. – Какие, однако, колючие кости у этой рыбы! Вот что значит – есть рыбу. Если бы мы сейчас ели мясо, этого бы не случилось. Рыбья кость исцарапала мне горло.
– Случается, люди умирают, когда им попадает не в то горло кусок мяса или, когда спьяну захлёбываются в тарелке с похлёбкой, – заметил Данье.
– Скорее выпейте кружку вина, барон! Вино успокоит боль в горле и царапины быстро заживут, – с этими словами возничий, до этого момента молча сидевший за столом, протянул кружку вина Симону де Монфору.
Перед тем, как подать барону вино, возничий украдкой всыпал в кружку щепоть жёлтого порошка. Лишь оруженосец заметил, что возничий ведёт себя странно – он на несколько мгновений отвернулся, держа в руках кружку, предназначенную для Симона де Монфора. Однако Венсан был пьян и тут же забыл о своих подозрениях.
– Что за глупость – не есть мясо, – проворчал недовольный барон. – Мы тоже соблюдаем посты, но чтобы никогда не есть мясо – это слишком! Да что с вами говорить, если вы, катары, даже отказываетесь от причастия и не ходите в церковь.
– Как можно не причащаться? – сердито сказал Пьер де Кастельно и, достав чётки, принялся их нервно перебирать. Спаситель говорил: «Ядущий мою плоть и пиющий мою кровь имеет жизнь вечную».
– Не забывайте, уважаемый Пьер, что в тексты евангелий вполне могли вкрасться неточности, – осторожно сказал Персиваль.
– Существуют всего четыре признанных церковью канонических евангелия. Каким же образом могут появиться неточности в этих текстах? – едва сдерживая себя от ярости, спросил налившийся кровью Пьер де Кастельно.
– Ошибки могли вкрасться не по злому умыслу, а в результате неверного перевода. Ведь эти тексты несколько раз не только переписывались, но и переводились с арамейского и греческого языка на латынь. А среди людей, разговаривающих и думающих на своих родных языках, появляются ещё большие отклонения от текстов. И в каждом языке есть моменты, способные в корне поменять смысл многих фраз. Видите ли, я изучал чужеземные языки, такие как греческий, болгарский и даже язык ильменских словенов. Так что могу привести примеры, – предложил Персиваль.
– Приводи же, философ, свои примеры! – процедил сквозь зубы легат.
– Вы же помните фразу: «Multi enim venient in nomine meo dicentes quia ego sum et multos seducen», – произнёс философ.
Услышав эти слова, Грегуар вздрогнул. Он вспомнил, как их произносил падре Себастьян в церкви в Монтэгле.
– И что же в этой фразе тебе непонятно? – пожал плечами легат.
– В переводе это звучит так: «Ибо многие придут под именем моим и будут говорить, что это я, и многих прельстят».
– Пока всё верно, – согласился священник.
– Однако, к примеру, славяне, могут прочитать часть этой фразы на своём языке как – «под именем моим», так и – «во имя моё». Не правда ли, есть разница? – спросил Персиваль.
– Вот потому-то и все молитвы надо произносить только на латыни, – наставительно проговорил легат. – Впрочем, особой разницы в переводе я не нахожу.
– Я не слышал, чтобы многие приходили под Его именем, – сказал Персиваль и, выдержав жёсткий взгляд легата, с ненавистью посмотревшего на него, продолжил:
– Теперь многие пришли и стали говорить от Его имени.
– Я что-то не пойму, к чему ты клонишь, философ? – спросил барон и при этом его глаза стали наливаться кровью.
– Персиваль клонит к тому, что мы с тобой, Симон, пришли, прикрывшись именем Спасителя, – произнёс легат.
– А вот мы этого философа сейчас проучим! – прохрипел барон, хватаясь за меч, и закричал:
– Венсан, к оружию!
Оруженосец Симона де Монфора вскочил со скамьи и схватился за рукоять большого меча, намереваясь вытащить его из ножен.
– Останови их, легат! Иначе они убьют Персиваля! – закричал Данье.
– Прекрати, Симон! – крикнул священник. – Ещё не хватало пролить кровь в доме, в котором нам предоставили приют и накормили.
– Эти еретики мне уже порядком надоели. Впрочем, Венсан, давай немного подождём. Думаю, нам скоро доведётся поквитаться со всеми нашими обидчиками, – недобро усмехнулся барон.
– Отчего же вы, чуть что, сразу же хватаетесь за оружие? Неужели вы готовы только за непонравившееся тебе слово или за неподобострастный взгляд убить человека? – с укором спросил подвыпившего барона Мартин.
– Ничего подобного! Не за слово или взгляд, а во имя веры я готов убивать еретиков. Во имя веры позволено всё! – взревел Симон де Монфор. – Знаешь ли ты, катар, что я один из немногих крестоносцев отказался участвовать в истреблении единоверцев в Хорватии? В тот раз венецианские купцы натравили нас на один католический город. Но если на моём пути встанут иноверцы или хулители веры, я истреблю их всех до последнего ничтожного человечка!
Патрис исподлобья посмотрел на рассвирепевшего барона.
– Как же стало жарко, а латы скинуть нельзя. Здесь опасно оставаться без лат. Вокруг одни злодеи. Всех вас надлежит сжечь, четвертовать или повесить! – разошёлся барон. – И только так!
– Успокойся, Симон. Завтра нам предстоит долгий и трудный путь, – проговорил легат, глядя на сбежавшихся деревенских мужиков, которые с вилами, мотыгами и топорами вышли из-за угла дома.
– Это всё твоё миролюбие, Пьер! Пока их щадишь, они садятся тебе на шею! – кричал Симон де Монфор, за спиной которого стояли нахмурившиеся мужики.
– Молчи, Симон! Похоже, не все катары придерживаются мнения, что им не позволено убивать людей. Оглянись и посмотри – у местных жителей в руках топоры и вилы, – предупредил барона легат.
– Ерунда! Известно, что катары буквально следуют заповеди «Не убий!». Они ничего нам не сделают плохого, – расхохотался Симон де Монфор.
– Почему ты не замолчишь, Симон? Тебе и вправду не следует пить много вина, – сказал легат.
– А вас и не будут убивать, вас просто покалечат. Кажется, такого запрета не существует, – злорадно улыбаясь, пообещал Патрис, который приободрился, увидев собравшихся возле дома Мартина жителей Сомбре, вооружённых вилами, мотыгами и топорами.
