Опрокинув вторую, тут же сказал:

– Бог-то троицу любил и нам велел.

Когда допили, изрек со знаньем дела:

– А все-таки наша медовая бражка вкуснее. Не пил ишо?

– Не приходилось.

– Однако, придется. Угощу, если гостем будешь

– Я не пить приехал, а жить.

В бородаче вдруг как будто что-то изменилось. Лицо его стало строгим. Глаза – навострились. Он спросил, как следователь на допросе:

– Признайся уж, ты не из наших- ли?

– Из ваших, но без бороды.

– А ты не ерничай. Борода у нас -святое. Нет ее, нет и души. Срезать -великий грех Так-то. Ну, да ладно. У тебя и без бороды – душа нараспашку. Глаза выдают. А нас староверов жизнь приучила бородой ее прикрывать. Так что не обессудь. Ответ держи как перед начальством. Или скрывать тебе есть че!?

Глава пятая.

К Р Е С Т Н И К

– Было бы не пришел. Фамилия моя Долганов. Говорит она тебе о чем не будь?– спросил с надеждой.

– Вот те на! Долганов! – воскликнул с радостным и не скрываемым изумлением. – Как не знать. А я все приглядываюсь на кого ты похож. А ты, видать, Никанор.

– Был Никанор да весь вышел. И я давно Николай…

Бородач понятлива кивнул и с какой-то радостью назвался:

– А я из Толпышевых. Небось, помнишь?

– Вроде соседи были…. Но тебя не припомню.

– Какой там! Но мы с тобой крестные братья.

– Когда успели?

– Да так вышло. Я свет божий увидел, когда ты уже в море ушел. И твоя мама Устинья Степановна меня крестила. Она, однако, по обычаю моя крестной мать. А ты мой брат… И не отнекивайся.

– Я не отнекиваюсь, – сказал Николай Фотийвич с трудом веря и думая: «А я-то… Выходит, не все еще для меня потеряно».– Знал бы раньше, списались бы… И к себе пригласил, или сам бы давно приехал.

– Так знатье бы и соломинку бы подослал. – без какой-либо обиды сослался на поговорку не кровный, но все же брат, знающий себе цену. – Раньше довелось мне дать тебе телеграмму. Крестная просила. До последнего часа ждала тебя… Да че говорить, мать есть мать. Моя тоже давно почила. И они на погости рядом.

– А отец? тоже…, – зачем-то спросил, подразумевая под словом «тоже» что его отец там же, где и его.

Бородач понял:

– Там же, где же ишо в его годы…. Меня и назвали его именем – Иваном. Вот и выходит, на Руси нашей все еще Иванов, как кедра по тайге. А кличут меня в закутке нашем – Ивановичем. И не потому, что я избран на сходе старостой в нем и не из уважения к моему званию, а в память об отце, что меня и обязывает.

– И ты под стать ему, как я посмотрю.

– Да, силенок у него было – не занимать. Он тигра ловил за загривок и поднимал как кошку.

– А ты?

– Куда мне. Да и тигра в нашей тайге днем с огнем теперя не сыщешь. Его тоже люди как говорил Дерсу Узала. И ушел из нашей загубленной нещадной вырубкой тайги в Китай.

– Значит, сейчас тебе ничего не остается как встречать таких как я под такой надписью.

– Однако, я, видать, по воли бога в такой час тут оказался. Сам диву даюсь. Надо же, крестного встретил. А надпись так себе. Голь на выдумки легка.

– Хороша голь, если судить по надписи.

– Она не для таких как ты. По тайге сейчас, как в старые времена, такие хунхузы бродят, что не дай бог. Норовят все нами наживное хапнуть. Вот мы и остерегаемся как могем…, и прищурил глаза. -Так ты насовсем вернулся, али как?

– Как примете….

– А что принимать-то. Ты на старости лет к себе вернулся. А че без семьи-то?

– Не сберег я семью, – оборвал резко Николай Фотейвич.

– Как это?

– Жена погибла вместе с сыном.

– Ох беда! И все, как перст, один?

– Как видишь…, – не охотно отвечал Николай Фотийвич.

– Тягость мучит. Оно и видно. Да что ворошить-то, – сочувствовал Иванович. – Лишь бы с душой пришел. Однако, не с грешной. Не замаливать же грехи свои чай явился.

– Не бойся. Я вроде бы не грешил. Ни до этого было. Да с кем в море согрешишь? С русалками что ли…

– Не шуткуй. Я за тебя буду в ответе. Мало ли чо участковый у меня спросит. Он хоть один на всю округу, но как я появлюсь в районный центр, так он ко мне, как там у вас… Так я ему бы выложил, как там у нас… Приди и посмотри, говорю. И пришел бы, отвечат, если б не дорога ваша. Ну и как ты. Говори. как на духу. Не подведи меня. Мало ли чо – Успокойся. За кормой у меня все нормально. За границей ни раз бывал, как юнга Огненных рейсов. Медаль «Ушакова» за это имею. Участвовал как вольнонаемный в десантных операциях во время Японской войны И медаль «За победу над Японией» имею. И удостоверение « Участник войны». И как ко всему: орден «Трудового Красного Знамени» и юбилейную медаль к столетию Владимира Ильича Ленина. Так что за меня не бзди….

– Так бы и сказал, а то вокруг, да около, – кашлянул Иванович, – И с разу видно, что наш.

– А дом наш цел? – задал наконец свой главный вопрос Николай Фотийвич, боясь получить отрицательный ответ.

– А то как же! – обрадовал его Иванович, – Пойдем, покажу.

Николай Фотийвич попытался подняться. Но ахнул от боли. Левую ногу свела внезапная судорога.

– И часто это у тебя? – спросил Иванович.

– Первый раз, – морщась, выдавил из себя Николай Фотийвич, с трудом растирая затвердевшую подколенную мышцу. – И вся ваша дорога….

– Предупредил бы заране что приедешь, мы бы тебя привезли по речке, а то на вездеходе.

– Хорошо живете.

– А то как же, на то и Рай, чтоб хорошо жить.

Когда судорога отпустила, Николай Фотийвич поднялся, но все еще с ноющей болью и шел, припадая на левую ногу.

Молча прошли до поворота. Но за ним, скрывая деревню, стояла выше человеческого роста плотная ограда из гофрированного листового железа. В ней не было видно ни ворот, ни дверей.

– Железный занавес, – усмехнулся Николай Фотийвич.

– Какой ишо занавес. Заплот, – как-то обижено отозвался Иванович.

– От тигров?

– Сейчас зверь почище пошел, – буркнул Иванович.

–А этот дом не наш ли? или я ошибаюсь? – кивнул Николай Фотийвич на заброшенный дом, одиноко стоявший вне ограды на крутом берегу.

– Так ваш…. А чей же.

– Не ожидал свой дом увидеть в таком состоянии. А могила матери тоже запущена?

– На погосте у нас порядок. За могилой крестной я сам слежу. Да и родительский день не мной придуман… Останешься вот -вмести навестим. А дом-то… Так что ж ты хотел. Дом твой столько лет стоит как сирота, – укорил Иванович. – Скажи спасибо, что цел. А тятьки своему, что таким крепким на веки его срубил. Тятьки давно нет, а дом стоит как память о нем. Нам бы так оставить что-то нами сработанное.

– А почему он в стороне оказался? С него, насколько я знаю, наша деревня начиналась, – не скрыл обиды Николай Фотийвич.

– Да ты обиду на нас не держи…Он нами не забыт. И оставлен на виду таким как есть. И не просто так, а с умыслом.

– Не понял.

– Так тут и понимать неча, – хитро сощурился Иванович, будто довольный тем впечатлением, которое произвел заброшенный дом на Николая Фотийвича. – То- то нам и надо… Не для тебя конечно. Для тебя мы все внутри сохранили, веря, что ты все-таки вернешься и не на пустое место. С наружи же не для тебя.

– Но для кого же?

– Для тех, кто на наш рай зарится. Он для них, как показуха… А по нонешному как реклама.

– Нашли чем рекламировать.

– Да ты сперва покумекай, потом осуждай. В рай-то каждый норовит по пасть. Все на готовенькое. Не знашь что ли как нас выживали из наших деревень. Мы только обживемся в непролазной тайге, избы построим, огороды раскорчуем, а нам хохлов подселивают. Они курят, пьют горилку, матерятся, гадят, а работать в тайге – ни шиша. Какое жилье с ними. Мы все бросали и уходили подальше. И вот теперя тоже. А тут – рай. И каждый норовит попасть. Приедут посмотреть. А тут домишка замшелый на курьих ножках. А за оградой или ты говоришь за железным занавесом поди еще хужи. Одна вывеска для потехи – Рай. И скажут себе: мы уже нажились в таком рае. И поворот от ворот. А нам это и надо. Однако, скумекал?