– Как же, читал. Известный классик. Ну да и шут с ним. Мадемуазель, поговорим лучше о парижском чуде.
– О каком чуде, м'сье?
– Я имею в виду Moulin Rouge!
– Кафешантан?
– Да! Я детально изучил его в свое время и по его же образцу создал здесь свой Moulin Rouge. Полезное заведение.
– Полезное? Вы считаете? – в голосе девушки прозвучало недоверие, но она тут же спохватилась, ведь возражать невежливо, и заговорила о деле: – Вы хотите совершенствоваться во французском языке, м'сье Поль? Так сказал мне м'сье Брюханов.
– Я хочу совершенствоваться во всем, мадемуазель! У меня имеется грандиозный план, для вас очень выгодный.
– Слушаю вас, м'сье.
– Прошу вас принять участие в новом ревю Folie deux nuit – «Ночные безумства».
– В качестве кого?
– Вы будете звезда – Les etoiles!
– Но я никогда не выступала на сцене, я не пою и не танцую.
– О, это очень просто, мадемуазель. Я научу вас. Надо лишь как можно выше поднимать юбки и ножки, соблазнительно улыбаться и строить глазки. У вас это получится. Я сразу угадал в вас темперамент и то, что французы называют «quelque chose du chien»[5]. Вот смотрите.
С медвежьей грацией Петушков принялся показывать, как надо поднимать юбки и ножки. Когда он «делал глазки», нельзя было удержаться от смеха. Мари-Роз и Брюханов хохотали чуть не до слез.
– Но как быть с пением? У меня нет голоса, – сквозь смех спросила она.
– Это неважно. Парижский шансон интимен и не требует особых вокальных данных.
Петушков пропел по-французски несколько скабрезных куплетов.
– Это неприлично! – обиделась Мари-Роз.
– Мадам, вы ханжа? – Петушков изобразил смесь разочарования и изумления. – О, я уверен, когда придет успех, вы измените свое отношение к кафешантану. Вы познаете творческое вдохновение, ваша жизнь станет содержательной и яркой. Верьте мне, вы созданы не для того, чтобы утирать сопливые носы купеческим озорникам.
– Может, вы и правы, м'сье, но что скажет моя бедная мать?
– Оля-ля, мадемуазель, что за детские отговорки! Вы взрослая барышня, и вашей матушке не обязательно все знать. Думайте о себе и своем блестящем будущем: вы станете звездой нашего города, потом всей России, сам Государь будет любоваться вами, когда мы приедем в Санкт-Петербург. После этого мы покорим Париж, я сам вас туда отвезу. Ну, согласны?
– Согласна! – вырвалось у Мари-Роз, которая была как под гипнозом. – Но только ничего такого, я – строгая католичка. Наш кюре…
– Кюре не узнает, мадемуазель!
– А как же моя служба в доме м'сье Брюханова? Ведь я ангажирована…
Брюханов развел руками:
– Если такая карьера вас устраивает, мадемуазель, то мы с женой препятствовать не станем. Мы любим искусство. Ежели вы решились…
– Решилась с помощью Божией! – по-католически мелко, будто застегивала пуговки на блузке, стала креститься Мари-Роз.
Через две недели по всему городу были расклеены броские афиши, а местная газета опубликовала рекламную статью о «парижском чуде», «звезде первой величины» – мадемуазель Нана. Вскоре состоялось ее дебютное выступление в ревю Folie deux nuit.
Петушков не пожалел денег на оформление сцены и увеличил оркестр на три скрипки. Музыка была сборная: Штраус, Оффенбах, Зуппе, Легар. На заднике сцены художник изобразил панораму Парижа с Эйфелевой башней в центре. Поль де Кок выступал в роли конферансье. Изюминкой программы должна стать парижская «л'этуаль». В смело декольтированных платьях с блестками Мари-Роз пела двусмысленные песенки и лихо задирала ноги, воплощая хореографические фантазии Петушкова. Зрителей поначалу это шокировало, однако мужчины остались довольны и наградили новоявленную «звезду» горячими аплодисментами и криками «браво».
Через месяц Петушков решил пойти еще дальше: показать всему городу грудь мадемуазель Нана. Для этого ей заказали новый костюм. Когда танцовщица появилась в нем на сцене и начала выделывать сногсшибательные антраша, зал стонал. Крики и аплодисменты перекрывали оркестр. Мужчины повскакивали со своих мест, еще немного, и они бросились бы на сцену, но расторопный Петушков успел опустить занавес.
Дамы были оскорблены.
Ольга Александровна, посетившая ревю господина Петушкова вместе с мужем, была в шоке:
– Боже мой! До чего может дойти женщина в своем падении!
– Она нашла свое призвание, – усмехнулся Назаров.
На другой день после оглушительной премьеры ревю «Ночные безумства» несколько почтенных дам, считавшихся оплотом нравственности, отправились в консисторию – к епископу.
Владыка Серафим, в миру князь Путята, был красивым мужчиной лет пятидесяти с кавалергардской выправкой. Он носил курчавую, как у ассирийских царей, бороду, отлично держался в седле, любил охоту, умел обращаться с прекрасным полом и делать изящные комплименты. Все женщины в городе к нему благоволили, прозвав его «таинственным владыкой», а мужчины за глаза называли его «князь Мутята». Известно было, что архиерей «не без греха», но на это махали рукой – свят только Бог. Духовным лицом он стал по роковому стечению обстоятельств: будучи кавалергардом, в короткий срок прокутил и проиграл в карты свое состояние, без которого дальнейшая служба в гвардии была невозможна. После трудных размышлений князь пришел к выводу, что ему ничего не остается, как постричься в монахи, принять сан и попытаться сделать карьеру на церковном поприще.
– Мы пришли к вам, владыко, – начала одна из делегаток, – просить вас, как высшего духовного наставника, обличить современный Вавилон.
– Какой такой Вавилон? – удивился епископ.
– Наш город, – ответила та же дама. – Он превратился в Вавилон с тех пор, как у нас завертелась эта сатанинская мельница.
– Вы хотите сказать «Мулен Руж»? Чем же провинилась эта скоморошная мельница?
– От нее исходит ужасный соблазн…
– Для вас, мои благородные дамы?
– Для наших мужей, владыко.
– Мы вынуждены жить среди соблазнов мира сего, – пророкотал архиерей бархатным баритоном, – чтобы учиться им противостоять и совершенствоваться. Христос тоже жил среди людей, посещал пиры, сидел за одним столом с грешниками, разговаривал с блудницами, отечески наставляя их. Пусть и ваши мужья поступают так же, mes dames…
– Что и говорить, владыко, они каждую ночь беседуют в этом кафешантане с блудницами…
– Каков результат?
Дамы заговорили, перебивая друг друга.
– Известно какой – растление нравов!
– Деньги текут как вода, семейные устои рушатся.
– Мы терпели, пока француженка просто задирала свои юбчонки, но ведь этим она не ограничилась. Теперь она стала показывать…
– Что? – бровь епископа изогнулась как знак вопроса.
– Она показывает грудь в натуральном виде!
– Гм… да… – задумался архиерей, оглаживая бороду.
– Судьба наших семей, особенно мужей и сыновей, в ваших руках, владыко. Попросите губернатора от имени Церкви.
– О чем же?
– Чтобы он изгнал бесстыжую француженку из нашей губернии.
– Губернатор не сможет этого сделать, mes dames, – задумчиво произнес епископ. – Франция – наша союзница, может получиться международный конфуз. Я могу лишь просить губернатора от лица Церкви, чтобы он приказал закрыть француженке грудь. Удовлетворит вас это, mes dames?
– Что ж, хотя бы так, владыко.
– Я тотчас же поеду к его превосходительству, – пообещал епископ, прощаясь с дамами.
Через час архиерейская коляска подъезжала к губернаторскому дому.
Губернатор фон Вурменталь, как и преосвященнейший Серафим, был из кавалергардов, с таким же, как посмеивались острословы, «лошадиным образованием». За умение выкрутиться из любой ситуации его прозвали «русским Толейрантом». Следуя традициям щедринских помпадуров, Вурменталь умело управлял губернией, разделив общество на два сегмента. Один – для избранных – состоял из дворянских семей и местной бюрократии. Для них он устраивал балы и собрания, на которых произносил высокопарные речи, приводившие слушателей в восторг. «Он наш, – говорили о губернаторе помещики, – все будет по-старому, чинно и благородно». Другой сегмент объединял купечество и так называемую «передовую интеллигенцию». Перед ними произносились иные, весьма вольные, речи. «Губернатор-то либерал, – говорили левые, – не то что прежний пентюх».
