Юрий Назаров не примкнул ни к одной из политических группировок, потому что не мог разобраться в вопросах, которые будоражили его товарищей. Он ходил на дебаты, устраиваемые социальными активистами, читал политические и экономические статьи в толстых журналах, брался даже за «Капитал» Маркса, но не осилил его. Под влиянием общих настроений он в конце концов согласился: общественный строй в России «прогнил» и «должен быть изменен», необходима «буря» – революция. Юрий знал о французском эксперименте установления республики, и, в общем-то, этот вариант его устраивал, особенно тем, что преобразования не должны были коснуться материального положения его семьи, только-только вставшей на ноги.

В одном из деревянных переулков Самотеки, в скромной квартирке мелкого торгового чиновника Филимона Артемьевича Галкина собралась компания студентов по случаю дня рождения сына Галкина – Сергея. В тесной гостиной хозяйка угощала молодежь пирогами, а хозяин – наливками собственного приготовления.

Юрий Назаров выделялся среди гостей ухоженностью ногтей, щегольской прической и мундиром из дорогого сукна.

После тостов за здоровье «новорожденного», его родителей и «присутствующих здесь дам» спели Gaudeamus igitur, «Дни нашей жизни», «Повеяло черемухой».

Общее веселье остановил сам виновник торжества.

– Товарищи, – начал Галкин, – с каждым днем наша жизнь становится все невыносимее. Судите сами, на троне расселся невежественный Гришка Распутин, царица этому потрафляет, а наш венценосный только молится да мощи открывает. В министерских креслах сидят заплесневелые идиоты, как и во главе многих губерний. В Думе – бесконечная болтовня и свара. Одним словом, кругом отсталость и гнет. Власть сосредоточена в руках жандармов и охранки…

– Когда же, наконец, с этим будет покончено? – резко прервала его коротко стриженная курсистка.

Ответить взялся старшекурсник Холин, слывший знатоком экономики:

– Русский народ нищий, потому что вечно зависит от зарубежного капитала. Почти вся наша промышленность и торговля в руках иностранцев. Товары в основном привозные, начиная с посуды и кончая шампанским, духами, одеждой, детскими игрушками. Пройдитесь по главным улицам Москвы и Петербурга, посмотрите на вывески – сплошь немецкие фирмы. Та же картина и в других городах. Богатства Кавказа, Урала, Сибири, Донбасса в руках иностранцев. Фактически мы – колония.

– Разве у нас нет своих, русских, капиталистов? – спросил Назаров.

– Как же! – скривился Холин. – Русская промышленность! Жалкая кучка эксплуататоров, зависящих от иностранной валюты. Русским остается лишь преклоняться перед Западом и безропотно уступать свои богатства, а самим смиренно молиться и паломничать по монастырям, ведь мы – Святая Русь. «Смирись, гордый человек!» – призывал Достоевский. Ну хорошо, мы смирились и теперь торгуем селедками, водкой, керосином да спичками. И это в богатейшей стране!

– Мы стоим накануне войны с Германией. Воздух пропах порохом, – вступил в разговор студент Александров, происходивший из семьи военных. – И новую войну запросто можем проиграть, как провалили Японскую кампанию, ведь генералы-то остались те же: бездарные прибалтийские бароны да наши пьяницы.

Раздались голоса:

– Какой же из этого выход?

– Нельзя сидеть сложа руки!

– Только новая революция может спасти Россию! – горячился Галкин, выглядевший прекомично, как все учительствующие в хмельном кураже. – Да, только социализм способен преобразить страну политически и экономически. Пора сбросить эксплуататоров – и своих, и чужих! А сделать это должны мы – молодежь. За светлое будущее, господа!

Все подняли фужеры и чокнулись.

– И ты за это пьешь, Назаров? – поддел Юрия Холин.

– Почему бы мне не выпить?

– Неужели пойдешь с нами на баррикады?

– Понадобится – пойду.

– Даже если у тебя отнимут дом?

– Дом не мой, а моего отца.

Гости одобрительно загалдели:

– Правильно!

– Вот так сказанул!

– Молоток!

– А много ли у вас опасности, молодой человек? – неожиданно встрял сидевший сбоку, уже изрядно набравшийся Филимон Артемьевич.

Назаров, снисходя и не желая обидеть хозяина дома, пожал плечами:

– Да кто ж ее считал.

Раздались смешки, но старшего Галкина ответ вполне устроил, и он мирно заснул, прислонясь к этажерке.

Встала курсистка и с большим чувством продекламировала «Буревестника». Ей горячо аплодировали.

Всякий раз, уходя отсюда, Юрий чувствовал смертельную тоску, несмотря на то, что уходил пьяным, накачавшись наливками Галкина-отца.

Мощные колонны портала Большого театра тускло отражали свет январской ночи. Излучение газовых фонарей поглощал морозный туман. Перед входом в театр образовалась длинная вереница собственных выездов и частных извозчиков. Накрытые заиндевевшими попонами лошади мирно дремали, а кучера, сбившись в кружок, травили анекдоты, время от времени похлопывая друг друга по наваченным спинам.

В зрительном зале, под светом хрусталя, на красных бархатных креслах шелестели шелками, веерами и программками представители московской знати. Никто не томился в ожидании спектакля, потому что демонстрация себя и разглядывание других входили в программу вечера. Для многих мужчин посещение театра было не только светским развлечением, но и возможностью встретиться с нужными людьми, а для дам – блеснуть бриллиантами, туалетами, мехами.

В нагретом воздухе витали ароматы дорогих духов. Капельдинеры в парадных ливреях, как монументы, застыли в величественных позах. Ровный гул зрительного зала разрывали резкие звуки настраиваемых инструментов, доносившиеся из оркестровой ямы. На третьем ярусе и балконе, под самым куполом, совершенно иная публика – там галдели студенты и курсистки. Во время спектаклей галерка особенно бурно выражала свое отношение к игре актеров: то криками «браво» и аплодисментами, а то свистом, топаньем ног и воплями «позор».

Семья Назаровых расположилась в правой ложе бенуара. С ними был и Шумский. Ольга Александровна была ослепительно хороша в новом дымчато-сиреневом платье, к которому муж купил жемчужное колье. Марике тоже сшили новое платье, а Юрий был в студенческом мундире. Брат и сестра рассматривали публику в бинокли, обмениваясь критическими наблюдениями. Наконец поднялся занавес. Давали «Лебединое озеро». Одетту танцевала любимица публики Екатерина Гельцер.

По окончании балета родители отправили детей домой, а сами пошли ужинать на Арбат – в «Прагу». Шумский только что вернулся из Питера и делился впечатлениями:

– При дворе по-прежнему одна пошлость. Влияние Распутина растет. Он не только лечит гипнозом наследника престола, но и раздает за взятки выгодные места, даже министерские портфели. Царица чуть не молится на него.

– Но что же государь? – недоумевал Николай Николаевич.

– Все раболепствуют перед Распутиным. Чиновники и финансовые дельцы кутят с ним в шантане «Вилла Родэ», а придворные дамы из салона графини Клейнмихель и вовсе почитают за святого. Дошло до того, что они купают сорокалетнего «старца» в ванне.

– Что-то не верится, – усомнилась Ольга Александровна.

Шумский прищелкнул языком, дескать, рад бы сообщить что-то хорошее, да нечего.

– Неужели в доме Романовых некому навести порядок? – поддержал жену Назаров.

– Кто ж наведет его? – вздыхал Шумский. – Кирилл – пьяница, Димитрий – пьяница, Михаил после женитьбы отошел от дел, Великий Князь Николай Николаич как будто наиболее вменяемый, но очень уж недалек… Россия нуждается в сильной руке…

– Ну а вы, Государственная Дума, представители народа! – напустилась на Шумского Ольга Александровна, словно он был в ответе за все неурядицы двора Его Величества.

– А Дума-то из кого состоит? Из черносотенцев во главе с Пуришкевичем да полусотни попов, поющих «Боже, Царя храни». Из соглашателей-октябристов вроде Гучкова, из небольшой группы трудовиков – тайных революционеров, ну и нас – кадетов. А что мы можем при таком парламенте? Разноголосица ужасная, каждый тянет одеяло на себя.