-- Потенциально опасны. Ведь вы пьяны как сапожник. На ногах ведь не держитесь... Или... или вы того?..

Майор вскочил и с блуждающим взглядом принялся вышагивать по комнате. Затем он сел на место, выключил, наконец-то, эту сраную лампу на столе, засопел, задвигал ушами и негромко сказал:

-- Я всегда хотел узнать... что вы чувствуете?.. Ну, когда?..

-- Не надо целку из себя строить, товарищ милиционер, спрашивайте открытым текстом.

-- Что вы чувствуете?.. Без протокола...

-- Что я чувствую без протокола? Сейчас уже ничего, кроме легкого головокружения. Я действительно пьян. А утром... Знаете, такое ощущение, как будто у вас во лбу третий глаз. Но он закрыт, а вы не умеете им воспользоваться, в смысле, открыть и взглянуть на мир. С этим так же трудно справиться, как с дрожанием век, когда вы не спите, но точно знаете, что за вами кто-то наблюдает... Дайте воды.

Майор взял в руку стакан, сильно в него дунул, плеснул воды и поставил на край стола.

-- Спасибо. -- Я сделал глоток. -- ...Казалось бы, чего уж проще: открыть глаза и сказать: "Не спал я, не спал, пошли все на хер, чего уставились!", но сделать это не так-то просто... Такое со мной впервые...

-- Зачем притворяться спящим?

Я помолчал, соображая, что именно этот мудила имеет в виду.

-- Вы никогда не притворялись спящим? -- спросил я наконец.

-- Никогда. А зачем?

Разговор ушел далеко в сторону от первоначальной темы, и это меня вполне устраивало. А ведь он прав, подумал я, зачем ему притворяться спящим. И перед кем?

-- Так часто делают дети, -- объяснил я. -- Чтобы их не наказывали.

-- Значит, получается, что ребенок -- это вы, а некто за вами наблюдает и ждет? Он строго-настрого велел вам спать и теперь следит, чтобы вы не открывали глаза? Иначе последует экзекуция?

Майор вдруг обнаружил склонность к психоанализу. Еще не хватало, чтобы он был ясновидящим.

-- Майор, браво! -- Я встал и поклонился.

-- Я вспомнил. Это как в пионерском лагере: все вокруг честно спят, а тебе неймется.

-- Браво, прямо в яблочко!

-- А чего тебе неймется, спрашивается?! Отключайся и спи, как все!

Вот это да! Майор попался философ.

-- Так отключатель не работает, -- терпеливо объяснил я. -- Люди, майор, все по-разному устроены: у одних он есть, а у других его нет. И пока одни спят, другие...

-- Грабят народ на улице!

Нет, майор не философ. Слишком примитивен и груб. Я зевнул.

-- Хватит вам...

-- Молчать! Встать! -- Майор стукнул тяжелой лапой по столу так неожиданно и громко, что Путин на стене закачался. -- Встать! Встать, гадина!

-- Прошу прощения, -- произнес я учтиво, но безапелляционно. -- Я разговаривать в таком тоне не люблю!

-- Растопчу! -- Он снова включил настольную лампу, и резкий свет на время ослепил меня.

-- Вы стреляете холостыми, майор. Я вас не боюсь. Вы можете забить меня до смерти, но правды не найдете.

-- Тьфу, блядь, молодежь. Зла на вас не хватает. Нажрутся вечно всякого говна, потом ходят торкнутые. У меня сын тоже. Где его, дурака, третьи сутки носит? Хуй знает, где! Заявится, глаза пустые, сжирает кастрюлю супа, уходит к себе и до утра торчит в Интернете. И это вы называете красивой жизнью? Вы и дальше так жить собираетесь?

-- Да, так и собираюсь. Мне моя жизнь нравится.

За стеной раздался шум падающей мебели и звон стекла. Кто-то хлопнул дверью и с криком побежал по коридору.

-- Супостаты! Изуверы! Всех в бараний рог! На рудники! На галеры! Ты, дефективный, верни телефон, мне надо позвонить министру!

Максимовский качает права в своей обычной манере. Этот голос я узнал бы из тысячи. Что за человечище, каждое слово -- на вес золота.

Мой майор прислушался и вздохнул:

-- Министру хочет звонить. Не иначе Решайле. Ну все, пиши пропало.

-- Вы зря иронизируете, милиционер. Там за стеной бушует министерский зять. Вам здорово влетит.

-- Как влетит?

-- Как следует! В натуре, вы с кем боретесь, я вас спрашиваю. Вы мне сидите, второй час мозги здесь конопатите, а по улицам в это время преступники бегают. Вы что думаете, покричали здесь немножко и все?..

-- А вы думаете, что это легко? У меня зарплата была вчера, а денег осталось на две пачки сигарет. А на такое пальто, как у вас, мне надо бесплатно пятилетку отпахать.

-- И что с того? Я, что ли, в этом виноват? Совесть тоже надо иметь. Дайте сюда ваш протокол, я писать буду. Вас как по имени-отчеству?

-- Владимир Ильич.

-- Больше вопросов нет.

Я взял чистый бланк и написал: "Дорогой Владимир Ильич! Довожу до вашего сведения, что Ивана Аркадиевича Фридмана последний раз я видел приблизительно в 16.00, он был жив и здоров. Этому есть свидетели: заместитель министра финансов Розенкранц и атташе по культуре посольства ФРГ Гильденстерн. Поздравляю вас с наступающим Новым годом".

Майор, слеповато щурясь, перечитал мои каракули дважды.

-- Какой заместитель, какой посол? -- Он выглядел растерянно и глупо, -- почему про наркотики ни слова?

-- Какие наркотики, начальник? -- Я решил борзеть до конца и с майором больше не церемониться.

-- Это кривая дорога, сынок, -- устало выдавил из себя следователь, присев на край стула, -- и ведет она в тюрьму.

Через полчаса Шкавароткин перевоплотился в абсолютно другого человека. Обувь его сверкала, на плечах булавками были пристегнуты сержантские погоны. Сам он широко и законопослушно улыбался.

-- Прошу следовать за мной, -- произнес он виновато. -- Прошу сюда. Пожалуйста. Ой. Это ваш ремень? Возьмите, пожалуйста.

"Расстреляют, -- подумал я и загрустил, -- как пить дать, расстреляют".

-- Ой, зажим для галстука чуть не забыл. И запонки -- это тоже ваше, возьмите. Спасибо. Извините.

"Блядь, теперь точно расстреляют".

В коридоре встретил Максимовского. Его вели под руки два лейтенанта. Вернее не они его вели, а он сам на них облокотился. Торжественно ступая в сопровождении двух живых костылей, Максимовский светился как медный самовар.

-- Осторожно, -- говорил человеческим голосом один костыль, -- здесь перекладина, оп ля, слава богу.

-- Да ладно тебе, -- миролюбиво отвечал ему Максимовский.

Заметив меня, Максимовский засветился пуще прежнего.

-- Смотри, какие приятные люди работают в нашей милиции. А ты говорил. Коньяк, правда, здесь паршивый. А так ничего.

-- Что случилось? -- спросил я, все еще не понимая причины такой удивительной идиллии.

-- Потом расскажу. Несите меня к выходу, залетные!

Я толкнул дверь кабинета. Майор выглядел серьезным и уставшим. Тяжелое лицо, неподвижные оловянные глаза человека, привыкшего к своей дотошной работе.

-- Мне кажется, майор, что вы со Шкавароткиным друг друга не понимаете.

-- Что он опять натворил?

-- Неорганизованный он у вас какой-то.

-- Что с него взять, -- махнул рукой майор. -- Сын полка.

-- Скорее, беспризорник. Вы совсем не занимаетесь повышением его культурного уровня.

-- Не забивайте себе голову. Он хоть и сволочь, но сотрудник полезный.

-- Так ведь и вы тоже сволочь, майор. Он с вас пример и берет.

-- Оставьте свои нравоучения при себе. Я гораздо старше вас и кое-что об этой жизни тоже знаю.

-- Значит, плохо знаете.

-- Не вам судить. Были и мы рысаками.

Вся его жестокость была такой же фальшивой глупостью, как Путин на стене.

-- Послушайте, Пинкертон, шли бы вы домой. Выпейте водки с малиной, поставьте горчичники на ноги. Вы очень нервный, а это плохо при вашей работе.

-- Все может быть.

Когда я был уже на пороге, майор окликнул:

-- Твой Фридман умер вовсе не от передоза.

Я остановился.

-- От чего же он, по-вашему, умер?

-- У него случилось кровопускание.

Хорошая акустика в этих старых кабинетах -- все слышно, но я переспросил:

-- Что у него случилось?