За свою предпринимательскую деятельность Нестор по приговору народного суда схлопотал три года с конфискацией имущества.
Однажды в дверь его скромной избушки негромко постучали. Нестор распахнул дверь и увидел на крыльце пугливого участкового лейтенанта в сопровождении двух добрых молодцев в штатском одеянии. Никаких двусмысленных толкований относительно того, кто эти люди и какова причина их визита, у него не возникло. Но спрятаться за дверью Нестор не успел. Визитеры раскрыли и сунули ему под нос маленькие красненькие удостовереньица.
-- Вы нам, дедушка, сами покажете самогонный аппарат, или будем искать? -- спросили они.
-- Искать? Кто ж вас в дом пустит?
-- А у нас, дедушка, есть ордер.
-- Орден? А ну, покаж. Интересно, за что таким козлам ордена раздают?
Товарищи в штатском переглянулись, пожали крепкими плечами и со словами: "Хорош пиздеть" бесцеремонно втолкнули Нестора в избу.
-- А разве понятые не полагаются? -- застенчиво поинтересовался Нестор.
-- Полагаются, -- ответил один из товарищей и строго взглянул на участкового. -- Товарищ младший лейтенант нам сейчас организует.
Пока товарищ младший лейтенант, высунув язык, по всей деревне гонялся за понятыми, Нестор поломал в доме все сидячие места, начав с табуреток и закончив лавкой, которая служила ему не только кроватью, но также и обеденным столом. Сидеть теперь можно было только на полу, но на пол Нестор "случайно" уронил бутыль с подсолнечным маслом...
Невозмутимые товарищи приблизительно до обеда терпели разнообразные дедушкины выкрутасы, наконец, замучились, стукнули его головой об печку, застегнули на запястьях наручники и увезли в районный следственный изолятор, где уже на другой день он все осознал и чистосердечно раскаялся. Следователь его раскаяние оформил и запротоколировал на восьмидесяти четырех страницах.
Скуратов, я не стану утомлять тебя подробностями уголовного делопроизводства, ты сам прекрасно с ними знаком.
На суде Нестор, правда, отказался от большей части обвинений, а именно: от организации покушения на Леонида Ильича Брежнева, сотрудничества с турецкой разведкой в пользу иранской разведки, призывов к насильственному свержению советского строя и пары-другой менее экстравагантных деяний, заявив, что в камере у него было временное помутнение рассудка, а теперь он с трудом может вспомнить хотя бы один из этих эпизодов. Прокурор настаивать не стал, поэтому суд, ослепленный правительственными наградами подсудимого, учел прошлые заслуги Нестора перед отечеством и влупил ему "трешник" только за самогон.
С каторги Нестор вернулся в ультрамариновой нейлоновой рубашке, загоревший, отдохнувший и помолодевший лет на пять-шесть. С собой он привез здоровенного рыжего петуха по кличке Жизнь, для которого сразу же в глубине двора принялся строить отдельный дом.
Когда с домом для Жизни было покончено, Нестор приступил к возведению оборонительных заграждений. Вначале это был обыкновенный частокол из вкопанных в землю по периметру участка бревен. Позднее Нестор заменил частокол на настоящий кирпичный забор и пустил по нему электрический ток.
Спустя некоторое время односельчане стали слышать из-за забора странные хлопки, по мнению знатоков, сильно напоминающие звуки выстрела из гладкоствольного охотничьего ружья. Каждый Божий день ровно один хлопок ровно в шесть часов утра. Это Нестор выводил петуха по имени Жизнь на задний двор, ставил у забора и расстреливал.
В соответствии с процедурой, установленной самим Нестором, стрелять в Жизнь полагалось только один раз в день. Заведенный распорядок петуху, видимо, пришелся по душе, потому что очень скоро, не дожидаясь особого приглашения, он повадился являться на расстрел самостоятельно.
Утром Нестор продирал глаза, выпивал стакан самогона, заряжал охотничью двустволку одним-единственным патроном и выходил на двор, где у посеченной дробью стены его уже ждал огненно-рыжий петух, напряженно роющий мощной лапой землю под собой.
Нестор торжественно зачитывал петуху официальный текст приговора, который заканчивался одинаковыми фатальными словами: "приговаривается к смертной казни в виде расстрела моя жизнь. Приговор привести в исполнение немедленно! Огонь!", прицеливался и нажимал на курок спускового механизма.
Всегда безошибочно определяя траекторию свинцового заряда, Жизнь успевал за мгновение до выстрела увернуться и спастись. Он прыгал в сторону, стремительно разворачивался, глядел Нестору прямо в глаза и с чувством собственного достоинства уходил к себе в дом, где на женской половине с тревожным похотливым нетерпением дожидались его возвращения двадцать две возбужденные супруги и большое корыто с отборной пшеницей.
Со временем колхозники к звуку выстрела настолько привыкли, что научились просыпаться по нему и топать на работу. Это было очень удобно, тем более что, по странному совпадению, с тех пор как Нестор вернулся с отсидки, в деревне перестали горланить все петухи до единого.
Так проходили дни, месяцы и годы.
Гром грянул, как и полагается, внезапно.
Аккурат во время уборочной страды, когда на счету у колхозников буквально каждая минута, случилось страшное -- несчастных земледельцев никто не разбудил. Последствия этого были катастрофическими и едва не привели к развалу всего хозяйства.
Во дворах рычали недоеные коровы, в избах рыдали некормленные младенцы. Полусонные, злые мужики бегали в исподнем между тракторов, посылая на голову Нестора витиеватые проклятья. Но самое веселье было впереди и началось, когда загорелся клуб и пристроенный к нему совсем некстати склад горюче-смазочных материалов.
Совместными усилиями возгорание к полудню удалось ликвидировать, но драгоценное время было упущено. Сразу после обеда на колхозные поля обрушился катаклизм.
Ровно в 12 часов 44 минуты 15 секунд местного времени весь урожай спаржи, ананасов или арбузов (никто точно не знает, что эти темные крестьяне на своих наделах выращивают) был загублен на корню градом. Сразу следом за этим ударил сорокаградусный мороз, который, немного погодя, сменился проливным дождем и в конце концов закончился самым настоящим торнадо. Все это буйство природы сопровождалось ураганным ветром и обильными снегопадами. Таких чудес не видали даже старожилы. Колхозники искренне не понимали, за что на их плечи легли настолько тяжелые испытания.
Вечером того же дня все мужское население деревни, способное стоять на ногах без подпорок, собралось на поляне у Несторовских ворот. Вызвали хозяина на улицу, прочитали ему политинформацию и потребовали, наконец, объяснений.
-- Захарыч, -- сказали мужики, -- ты че? Ты это, уебитвоюмать! Ты давай. Бля. И ваще. Мы это. Тут. Хватит на хуй. Уже. Ну?
После того как высказались наиболее эмоциональные мастера художественного слова, вперед выступил председатель сельсовета и, важно шевеля усами, сказал:
-- Ты нас очень подвел, Нестор. Это никуда не годится. Что ты хотел нам доказать? Взгляни на нас, взгляни на эти ужасные разрушения. Мужики верно говорят. Зачем ты так? Или мы? Или я? Вот они. В общем, ты. Ты знаешь, что делать.
-- Не знаю, -- честно признался Нестор.
-- Ебаныйврот! Мне уже звонили из райкома партии. У нас отнимут переходящее красное знамя. Это позор по всем показателям. Твое поведение, Нестор, лично я расцениваю как персонифицированное зло. Еще не знаю, что об этой провокации скажут товарищи наверху, но, думаю, проходить будет как контрреволюция. Но это мы не будем афишировать. Завтра наш любимый сельсовет подарит тебе нового петуха. Так что оправдай доверие! Ура, товарищи!
-- Хорошо, -- согласился Нестор, -- и похороны за счет колхоза.
-- Какие похороны? -- не въехал председатель. -- У тебя кто-то умер?
-- Жизнь, -- сухо и коротко ответил Нестор.
Жизнь похоронили на склоне живописного холма между колхозным амбаром и старой водокачкой.
Председатель обещал организовать лафет, почетный караул и пригласить расширенный состав оркестра из городской филармонии, но не было ни того, ни другого, ни третьего. Вместо оркестра на холме тоскливо стонала одинокая гармошка, терзаемая неумелыми руками вечно упитого вусмерть механизатора второго звена Чередниченко.
