Хлоп!

Шарики превратились в два испаряющихся комка лучащегося света. Они трещали, свистели и потрошили тишину на сотни крохотных клочков.

– Бежим! – вскрикнули мы почти одновременно.

Монстр топотал, стремительно теряя ориентацию и свирепея, щелканье струн не замолкало, я словно оказался в трактире «Тяжелая Громовая Лютня». Монстр метался, пытаясь не дать нам выбраться из комнаты, слепо рассекая воздух, тараня стены, поднимая удушающую бурю пыли и пепла, плотную как холодец. Дышать в ней было практически невозможно. В общем, благодаря нашему блестящему ходу стало еще опасней, чем было.

– По-моему, стало еще опасней, чем было! – крикнул сухолюд.

– Да, я тоже об это подумал! – приветливо отозвался я. – Рем, чего ты ждешь?

– А ты?

– Когда ты прошмыгнешь у него между ног!

Ну, Рема никогда не надо дважды просить проскользнуть между ног здоровенного змей-пойми-кого. Сухолюд, прикрыв глаза, сработал точно, как шар для игры в крокет.

Моя очередь, подумал я, следя за эволюциями дубины. Момент. Еще момент. Я дрогнул, набрал полную грудь пыли, посинел, и ринулся вдоль стены, почти вслепую. Согнувшись углом, я проскользнул под взвизгнувшим о стену ноздреватым железом. Я не поверил своей удаче, и, разумеется, не напрасно: чудовище резко развернулось и хлестнуло меня хвостом по голове, да так, что я на время забылся.

Я смутно ощущал вокруг себя беспорядочное движение, словно группа селян ловила разбежавшихся свиней. Что-то щекотало мне ребра, маленькие, но крепкие руки силились придать моему телу некое положение, от которого мой вчерашний обед шел горлом. Все мои пять чувств, будто слились в одно тупое и размытое впечатление. Это был крик, но я мог видеть его – раскаленный сверкающий клин; чувствовал его режущую кромку; на языке он отзывался металлическим привкусом кинжала и пах гарью спаленных дотла городов.

Так я осознал истинную ненависть.

Ее продемонстрировал мне Олечуч, который, жутко рокоча под звенящие аккорды мышц чудовища, напоминал малоизученный природный феномен. Достойный того, чтобы его прогнозировали магги в своих метеорологических башенках.

Чудовищу приходилось туго. Оно не сразу оценило открывшуюся перспективу, к тому же тяжело перенесло вспышки света и шум фосфорных бомб. Кроме того, оно привыкло к беззащитному глобусу.

Олечуч правильно подстроился под брутальную манеру чудовища. Он не парировал удары, которые наносились ему сверху или под большим углом, а смещался в сторону, как подлая дубовая чурка, выпадающая из-под удара колуна. Сам он бил снизу вверх, словно поднимал высокую волну, резко, мощно, визжа и раскачиваясь.

Сначала я не мог понять, удаются ли ему удары, но потом начал машинально отплевываться от липкого, холодного и мерзкого на вкус. Оно плюхалось на меня веерными брызгами, и являлось, по-видимому, тем, что ранее плескалось внутри чудовища.

– Во, дает, – одобрительно гудело у меня над головой. – Кровищи-то, кровищи… Как на ристалищах.

Я молча искал по карманам платок. Попадались только какие-то стеклянные осколки. Я понюхал пальцы. Так и есть, раздавил флакончики с благовониями и цедами.

– Остерегись! – Рем сноровисто оттащил меня от стены. Чудовище, отчаянно размахивая оставшейся левой рукой, неуклюже понеслось туда, где я только что лежал. Ударилось о стену, скользнуло по ней дальше, и, вертясь вокруг собственной оси, грохнулось на пол. Прах столбом ударил вверх, дышать стало совсем уж невозможно, я замотал нижнюю половину лица найденным платком. От него невыносимо разило коктейлем из масел.

– Валим отсюда! – сдавленно прогундосил Рем, и потащил меня к развилке, крепко удерживая при этом за ухо. Я решил не спотыкаться и не отставать, потому что Рем сейчас вряд ли сбавил бы ход и уж точно не выпустил бы мое ухо. Ведь он был истым моим товарищем. О да-а-а, кости Первого.

Мы выскочили в коридор, и я распластался на стене, выкашливая легкие. С ненавистью выбросил платок. Меня согнуло пополам. Потом еще раз пополам.

Наконец я смог вздохнуть, и заорал как новорожденный, потому что у меня, вы не поверите, уже минут десять было разорвано в клочья левое плечо. Его толстой коркой покрывал кровавый песок.

– Плечо? – кашлянул Рем, усаживая меня на пол. Он выглядел лучше меня, сказывалась врожденная привычка дышать всякой гадостью вроде бонгора. – А ну не двигайся! Сильно болит?

– Меньше чем ухо.

– Извини, схватил за первое, что подвернулось под руку, змей подери! – проворчал Рем. – Мог бы и за яйца ухватить, так что не жалуйся.

Он достал флягу и полил водой на рану, смывая песок.

– Вечно тебе достается, белоголовый.

– Что, сильно он меня? – спросил я, сглотнув всухую. – Дай-ка водички.

– А то как же, – Рем дал мне флягу. – Разодрал тебе плечико как праздничный окорок. Будешь теперь придерживать руку, чтобы не отвалилась.

– Кости Первого, – булькнул я, глотая воду.

В этот момент что-то, глухо стукнув, упало слева от нас, покатилось, очерчивая круг. Это был рог. Вырванный как гнилой зуб из челюсти нищего. Следом за ним появился Олечуч. Он брезгливо держал свой меч на вытянутых руках, словно дохлого опоссума. С меча обильно капало. С Олечуча тоже. Он мелко дрожал, зловеще хихикая и подергивая плечом.

Послышался знакомый уже шелест, топот и хруст, и Проглот явился из сумрака как вездесущий призрак. Он оббежал вокруг чучела и неподражаемым движением вывалил язык. Олечуч, не задумываясь, протер им доспехи и лезвие меча.

– Кровь чудовища может быть токсична, – сказал я. – Кости Первого…

Тут же в меня ударил язык Проглота. Ощущение было такое, словно меня лупила сухой тряпкой оскорбленная служанка. Рем каким-то образом умудрился почти не запачкаться (каким, каким, конечно же он прятался за мной, когда хлестала кровь!).

– Что это? – Олечуч присел рядом. – Человеческая кровь? Как она прекрасна. – Он залюбовался. На его плече я заметил наживленное на шип запястье монстра, взятое как трофей.

– Правда же скверная рана? – повернулся к нему Рем.

– Очень хорошо получилось, – прохрипел Олечуч. – Это красиво. Когда человек так умирает.

– Держу пари, что заражение уже пошло, – безнадежно покачал головой Рем. – Видал я такие дыры, они опасней удара ножом в брюхо. Там хоть понятно, что сейчас помрешь. А тут… То ли через час окочуриться, то ли через минуту. Может день протянет…

– Ну, хватит вам! – воскликнул я нервно.

Олечуч захохотал. Так, наверное, хохочет чума, разгоняя свое тлетворное поветрие по городам и странам.

Рем мазнул по ране какой-то зеленоватой мазью, – у меня глаза оборотились внутрь черепа, – и замотал почти чистым бинтом.

– Жить будешь, – сказал он злорадно щерясь. – Эти несколько грамм своего мяса посвяти Первому.

– Я бы предпочел поставить свечку, – проворчал я, поднимаясь. – Эй, Олечуч! Ты убил его! Да?

– Да. Я убил.

– Кретин соломенный!

– Что?

– Кре-тин со-ло-мен-ный!

Олечуч посмотрел на Рема, как бы прося у него объяснения. Сухолюд пожал плечами.

– Знаешь, что ты наделал? Змей бы тебя подрал.

Олечуч молчал.

– В этой башне все взаимосвязано! – проговорил я отчаянно. – Неужели первый этаж вас ничему не научил? Там были во-о-от такие мелкие вошки, но нам пришлось сорок раз пройтись туда и обратно, чтобы заслужить возможность действительно миновать их. И что теперь?! Ты его верно на куски распилил!

Олечуч не шевельнулся.

– Он был огромен, – добавил я. – И вызовет такой же резонанс.

Под забралом раздалось ворчание, словно где-то далеко грызлась свора собак.

– А, пропасть, сам же и виноват. Ладно, Олечуч, не бери в голову. Просто теперь нам нужно держать ухо востро и посматривать назад. И, знаешь что? Ты неплохо сработал. Ты всякого верно, навидался, будучи обычным чучелом?

– В совершенстве я заучил только один стиль боя, – откликнулся Олечуч. – Он называется «бей». Очень эффективно. Кия!

Рем довольно гоготнул.