Вот бывает же так, что хочется накричать на всех, оскорбить злыми словами, а потом самому убежать подальше и разреветься. И из-за чего? Из-за дурного слова? Отобранной игрушки? Или непонимания родителей? Будь я немного постарше и поумней, то наверно никогда бы не дернулся и не хлопнул дверью. Не бросился бы наутек. И никогда бы не попал в самое затруднительное положение, которое мог только придумать для себя. Выслушал бы маму с папой, попробовал бы понять или предложить хоть какую-то помощь.

Я бежал на берег обрыва, благо он находился всего в десяти минутах ходьбы от дома, глотая слезы, и был зол на всех. А за спиной, словно преследуя, висел подслушанный разговор родителей.

Они беседовали на кухне, за закрытыми дверями, и то, что меня не пускали, лишь подстегнуло мое любопытство. Знай бы я о чем они говорят, то никогда бы так не поступил. Не стал бы подкрадываться к двери, прислушиваться, и чисто интуитивно угадывать негромкую речь. И слово «развод» не резануло бы так больно душу.

Вспоминая того себя, я поражаюсь каким наивным и слабым был тогда. Борясь с комом в горле, я тихо скользнул к себе в комнату. Искусав губы разве что не до крови, думал что кого-то из них больше никогда не увижу. Отца ли, вечно занятого и почти не знакомого, но все же бывшего идеалом совершенного мужчины и заботливого внимательного отца. Или маму, любящую и потакающую всем прихотям избалованного ребенка, но все же прислушивающуюся к моему мнению. И решил проветрится.

В лучах заходящего солнца, берег залива был похож на край света, у которого внизу расстилалась не бурная пенящая масса, разбивающаяся о скалы, а розовое пушистое небо. И было оно таким далеким и бесконечным, что глаза не могли найти ни одного места что б зацепиться взглядом.

Ну почему здесь, на самом краю мира, вдали от города и вечных друзей, мы не можем быть обычной полноценной семьей? Почему мама так яростно требовала развода, а папа соглашался и выдвигал свои условия? И почему у меня возникло такое чувство, что это условие – это не я? Словно они и не решали, с кем из них я должен остаться. Что с ними случилось? Ведь еще пару дней назад мы за ужином обсуждали зимние каникулы в деревне у бабушки. А на следующее лето, когда я закончу девятый класс, поехать в Египет или Турцию, поваляться на пляже, позагорать у моря.

Я стоял на самом берегу обрыва и был готов закричать от отчаяния. Руки, мертвой хваткой вцепившиеся в тонкое железное ограждение, побелели от напряжения и безысходности положения. А самым страшным было то, что от меня уже ничего не зависело. Даже если я буду упрашивать и устраивать истерики, то это уже не поможет. Они разведутся и будут делить дни, когда и с кем я буду жить, с кем отдыхать. Но они уже не будут вместе.

Синее свечение в бушевавшей внизу воде, отвлекло от нерадостных мыслей. Отвлекло так резко, что я и не сомневался в том, что мозг сам не захотел больше думать о плохом.

Завороженный, я сильнее впился пальцами в ограждения, и перевалился всем телом через край обрыва. Высота здесь была не такой уж и большой. Метров двадцать, не больше. И когда вода в заливе была спокойной, это почти не чувствовалось. Однако сейчас, когда по морю гулял шторм, и вода пенилась, мне показалось что земля уходит из под ног, и бездна открывается передо мной. Бурлящая клокочущая бездна с синим маяком, заманивающая своим светом прямо на скалы.

Было похоже, что свет исходил из какой-то подводной пещеры, и я тут же прокрутил в голове все байки, которые слышал об этих местах. Никто из местных жителей ни разу не рассказывали ни о каком свете. Да, все они жаловались на слишком непредсказуемое течение в этих местах, способное снести рыбацкие сети на несколько миль в сторону, несмотря на грузила. Рассказывали, что раньше об эти скалы разбилось ни одно судно, затянутое течением на камни. Уж не этот ли свет приманивал сюда неудачливых мореплавателей?

Еще странным показалось то, что в течении пяти лет, что мы приезжали сюда, я ни разу не видел этого феномена. Знал каждый метр скалы, в прошлом году по-тихому облазив ее всю от самой воды до верха. И никакой пещеры, или даже намека на нее, не заметил.

Щурясь в свете заходящего солнца, уже почти скрывшегося за горизонтом, от чего свечение стало ярче, я упорно пытался запомнить расположение пещеры, из которой исходил свет, когда в кармане джинсов буквально таки заорал телефон. Не просто заиграл, а именно заорал, громко и резко. И этот крик, резкий и пронзительный, был столь неожидан, что я чуть не выпустил поручни из рук и не сорвался вниз.

Звонил отец. Я помнил что совсем недавно ставил на него мелодию из нового фильма, и то, что сейчас сбились все настройки, меня почему-то расстроило.

–Да, папа,– я нервно поднес трубку к уху, желая прекратить эти вопли. И тут только вспомнил события, приведшие меня сюда. Горло тут же сковало, голос охрип, и я дрогнул. Закусил губы, зная что отец не потерпит слабости с моей стороны, и если я разревусь – то он мне этого никогда не забудет.

–Джейкоб, куда ты пропал? Мы с мамой убились тебя искать,– тяжелый баритон, который заставлял оглядываться женщин на улице и кидать завистливые взгляды, показался мне сейчас недовольным и злым.

–Любуюсь закатом на море, пап.

На том конце прозвучал нервный смешок.

–Романтик… Ладно, будь там. Я сейчас подъеду.

–Зачем?– я не сразу сообразил что ляпнул, и от злости чуть не сбросил звонок.

–Поговорить,– отец задумался на несколько секунд, и я услышал его дыхание. -Или ты там не один? Если с подружкой, то я могу подождать.

–Нет,– я поспешно отверг его предположение. Моя подружка, Кати, сейчас отдыхала у своих родственников, в тысячах километрах от сюда. -Я один, папа.

–Тогда жди. Я скоро буду.

Н-да, надо было мне самому сказать, что скоро вернусь домой. Но как я мог вернуться туда, зная что именно мне скажут родители? Нет, вернуться все равно придется, но только после того, как я полностью успокоюсь.

Короткие резкие гудки в трубке больно резанули ухо, и я поспешно убрал телефон. Если отец хочет сообщить мне о том, что они с мамой разводятся, то я не уверен что смогу сдержаться. Либо разревусь как маленький, либо наору на него, и все равно потом разревусь.

Солнце полностью село, и стало темно, а я все стоял и пытался настроиться на предстоящий разговор. Так что резкий свет дальних фар ослепил меня на мгновение, и остановившуюся в метре от меня машину я не сразу узнал. Зажмурил глаза и потер их руками, а когда наконец увидел что это черный автомобиль отца, то отступил на шаг.

Я думал что папа выйдет и сядет со мной на маленькую скамеечку на обрыве, но он так не сделал. Открыл соседнюю с водителем дверь, тем самым приглашая сесть в салон. Я поморщился. Понял что он не собирается ходить вокруг да около, и то, что обычно меня выпроваживали назад, а сейчас приглашали на почетное место рядом с отцом, не сулило ничего хорошего. Знал так же, что тем самым он не будет спрашивать ни моего совета, ни мнения, а будет просто ставить перед фактом. Это была та территория, на которой он чувствовал себя полноправным хозяином, и я это знал. Как и то, что именно он мне сейчас скажет.

У папы была своя относительно небольшая фирма, и он держал в городе три ветеринарные клиники, порой сам заменял врача и даже оперировал. И я видел неоднократно, как он разговаривает с провинившимися служащими. Всегда только в своем кабинете, где он был и Царь, и Бог. Я однажды спросил его, почему именно там, и он разъяснил как глупому о смысле личной территории.

Вот и сейчас, приглашая на свою территорию, он был готов устанавливать свои правила. Я поймал себя на мысли, что был бы вообще не прочь отложить этот вопрос, увести его от больной для меня темы.

Я настраивался несколько секунд, прежде чем сесть в удобное кожаное сидение. В нос сразу ударил аромат папиного одеколона и слабый запах его сигарет. О, я любил смесь этих ароматов, представляя что именно так должно пахнуть от настоящего мужчины.