Наемники прицокивали языками, качали головами и улыбались, когда Шитра тащил ее единственной левой рукой из воды в повозку.

     Через пять дней пути местность вокруг стала меняться. Деревья встречались все реже, трава обмельчала и выгорела, а вскоре в сплошном ее ковре стали появляться бурокаменные проплешины. Больше стало камней и проплывающие мимо холмы становились все выше. С каждым прошедшим днем становилось жарче.

     Так Хини поняла что они уже в Анарии. Дважды караван заходил в мелкие деревни, окруженные высокими частоколами.

     Внутри было уныло. Мелкие смуглые дети играли в пыли, некоторые с интересом подбегали чуть ближе к окружающим повозки наемникам, часто тараторили что-то на своем языке.

     Половина домов были сооружены из толстых палок и глины, другая половина — потрепанные темно-бурые юрты. Худые смуглые анарии хмуро смотрели на проезжающий караван, который нигде надолго не задерживался.

     На исходе восьмого дня пути колеса повозок въехали на ровный утрамбованный тракт и трясти стало меньше.

     — Пойдем-ка, покажу чего! — из забытья Хини вырвал сиплый голос Шитры.

     Повозка остановилась некоторое время назад, но девушка не обратила на это внимания. Продолжала также сидеть, скрестив ноги, на мягких шкурах, держа спину прямо и положив ладони между ног. Вспоминала строки Вед, всплывающие из глубины памяти. Глаза закрыты, а губы шевелятся, произнося чуть слышно звуки.

     Услышав окрик, Хини вздрогнула. Не сразу открыла глаза. Взглянула строго на старого торговца и поднялась на ноги.

     Караван остановился на вершине холма, съехав с тракта. Чуть поодаль поблескивала река. Хини спрыгнула на бурую бесплодную почву и облачка красноватой пыли поднялись от подошв.

     Тракт полого поднимался в гору и был далеко виден, так же как и еще две дороги, с ползущими как муравьи, телегами. Все они двигались в сторону стоящего на возвышенности белокаменного города Зара. Издалека он казался белым очагом, что был когда то в юрте Хини и грел ее семью — такие же белые стены и закатное солнце полыхало вместо огня.

     Теперь же ни очага, ни семьи не было у девушки и осознание потери заставило ее глухо застонать. Детство сгорело вместе с родной деревней и родным домом, а любимая матушка осталась далеко в плену у Мартана. И скорей всего, никогда им больше не свидеться. Глаза наполнились слезами.

     Но Хини решила никогда не показывать боль анариям и крепко сжала кулаки, сглотнув комок застрявший в горле.

     — Ты чего? Живот болит? — Шитра обеспокоено отреагировал на стон девушки.

     — Да, — буркнула она.

     — Уф! Как бы не занемогла, девочка! — пробурчал торговец. — Иди ложись уж! Ночью будем дома.

     Хини забралась обратно в темную повозку, свернулась калачиком на серой шкуре, зарылась носом в покалывающий мех, прижала ладони к лицу и горячие слезы сами обильно полились из глаз.

     Ночной Сома изрядно похудел, кручинясь о судьбе юной Хини. И когда разгорелся он в полную силу, то караван Шитры подъехал к городским воротам.

     Но даже в ночное время здесь было достаточно желающих попасть внутрь и потому пришлось некоторое время обождать уставшим караванщикам, продвигаясь потихоньку, шаг за шагом.

     Стражники, охраняющие распахнутые высоченные ворота, обитые затейливыми стальными узорами, проверяли каждую телегу и каждого человека. Досмотр был ярко освещен полыхающими факелами.

     Над площадкой висела еле заметная пелена красноватой пыли, потому звезды видны были плохо. Стоял невообразимый гвалт. Смешивались голоса десятков разных людей, разной речи и возрастов: старческие негромкие молитвы, мужские споры громкими голосами, женские причитания и плач младенцев, мычание коров и ржание лошадей.

     Весь этот гам изредка перекрывал вибрирующий звук гонга, когда стражники заканчивали досматривать очередной караван и призывали следующий.

     Когда уже пришла очередь каравана Шитры, то он спешно выбрался из повозки, где бесшумно горевала юная Хини и как мог быстро подбежал к большому деревянному столу, за которым расположился старший стражник — немолодой уже, высокий мужчина, смуглый и морщинистый, с длинными седеющими усами, свисающими до груди. Одет воин был, как и все стражники, в темно-красную безрукавку, открывающую взорам мускулистые руки и серые легкие шаровары, на голове намотана белая ткань, днем спасающая от жаркого солнечного света.

     Шитра что то сбивчиво забормотал старшему, тряся короткой бородой, тот сурово слушал, сдвинув густые брови и щурясь глядел в заискивающие глаза торговца. Губы его презрительно кривились.

     Наконец он неспешно кивнул подчиненным и караван беспрепятственно вошел в Зара.

     Потянулись узкие кривые улочки, заставленные низкими глинобитными домами с плоскими крышами и маленькими окнами. В ночной тишине скрип тележных колес разносился далеко по отвлетвляющимся темным переулкам.

     Пыльные улицы освещал серебряный свет ярких звезд, за исключением плотных теней от лачуг. Людей видно не было, лишь изредка худые ободранные псы провожали путников хриплым лаем.

     Улица все извивалась и ветвилась. Хини, грустно наблюдавшая за проплывающими светлыми стенами, запуталась в многочисленных перекрестках и развилках и уже думала, что окажись на свободе, вряд ли нашла бы дорогу к воротам.

     Нескоро добрались до еще одних ворот в такой же светлой стене. Общение Шитры со старшим стражником повторилось и караван въехал в центр Зара.

     Улица, начинающаяся за второй стеной, была чище и шире. Дома выше и основательнее, в два, а то и в три этажа. Стены окрашены светлой поблескивающей краской, на углах причудливые ломаные узоры. Окна больше, кое-где мелькали отблески масляных лампад.

     На первых этажах в большинстве цветастые навесы, накрывающие многочисленные лавки, магазинчики и харчевни. Все они были закрыты в ночное время. Прохожих было мало.