* * *

По тем временам получить в Москве отдельную квартиру, даже в деревянном доме, считалось событием из ряда вон выходящим, роскошью, чем-то даже неприличным.

Управляющий делами в главке, где работал отец, ютился где-то в подвале. Помню слова, которые отец сказал матери: "Как же так? Мы только приехали из Минска - нам дали такую квартиру, а вот Лева давно живет в подвале... Роза, давай ему одну комнату отдадим!"

Так они и поступили, отдельную квартиру превратили по своей воле в коммунальную. Почему отец сделал такой шаг? Да потому, что билет члена Всесоюзной коммунистической партии большевиков служил для него не допуском к благам и привилегиям. Он считал себя коммунистом, искренне убежденным, что у него нет права жить лучше других.

Скольких известных политиков, ратовавших на недавних митингах за демократию - отмену привилегий партноменклатуры, сгубил проклятый квартирный вопрос!

Ничего не сумев сделать для народа, придя к власти, многие так называемые демократы мгновенно стали жителями самых престижных домов Москвы.

"Квартирный вопрос" испортил многих лже-демократов, не выдержавших испытания властью.

Мой отец высоких слов не произносил, поступил так, как ему велела совесть коммуниста, каковым себя считал. В той квартире родители прожили более 30 лет, и я жил вместе с ними, пока не стал начальником строительного управления. Только тогда получил квартиру в новом панельном большом доме на улице Димитрова, ныне Большой Якиманке. Сюда в трехкомнатную квартиру я переехал с женой, дочерью и моими родителями...

Во время войны отец занимал, как прежде, руководящие должности в лесной отрасли промышленности, назначался начальником Главписчепрома, управляющим делами Наркомлеса. Ему предлагали должность первого заместителя наркома. Но страх, живший в его душе с 1937-го, парализовал его волю, он благоразумно отказался от назначения. Аресты его высокопоставленных друзей, последовавшие после войны, доказали: отец поступил благоразумно. У заместителя наркома Гасина, попавшего тогда на Лубянку, выбивали показания на моего отца, о чем он рассказывал, выйдя на свободу...

Отцу не раз предлагали переехать в другой дом. Одно время в Москве была масса свободных квартир, потому что многие москвичи эвакуировались осенью 1941 года. Но он отказывался, не рисовался, просто и в самом деле был скромным человеком, настоящим коммунистом. Ему вручили на старости лет золотой значок ветерана КПСС, которым удостаивались члены партии с полувековым стажем, им он гордился.

До моего рождения отец в 1932 году работал в Германии, казалось бы, видел Европу, познал европейский уровень жизни. Но к материальным благам никогда не стремился. Того, что имел, ему всегда хватало, более того, многое родители отдавали родственникам. На пальцах у мамы не помню ни одного золотого кольца, тем более кольца с бриллиантом. У родителей всегда главенствовал настрой: поделись с другим. Это мне запомнилось на всю жизнь. Этот девиз я чту.

Позднее, став руководителем строительного комплекса, я часто вспоминал квартирную историю нашей семьи. Мы сейчас много говорим о бывшей несвободе, "тоталитарном государстве", преследовании инакомыслящих. Государство могло дать жилье, могло не дать, могло отобрать квартиру или жизнь, заставить обитать в подвале, бараке, старом железнодорожном вагоне. И при этом люди пели на демонстрациях: "Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек..."

В самом деле, где, в каком государстве такое было возможно, где бы могли ни за что явиться ночью в дом и арестовать, как это случилось с моим отцом?

Я убежден, сейчас, для того чтобы людям захотелось строить новую страну, новое государство, поднимать ее, нужен прочный фундамент. Этот фундамент - семья, дом. Добротный, красивый, но главное - свой, собственный ДОМ. Им может быть квартира, коттедж, загородная дача, что кому по силам, по возможностям, но всегда свой дом - и навсегда. Тогда отношение, интерес к тому, где живешь, будут иными. Конечно, можно сохранять достоинство и во времянке, и в общежитии, и в коммуналке. Но думаю, мы доросли до понимания того, что корни, Родина, полноценная жизнь начинаются с Дома, с достойных человека условий.

* * *

Сына того управляющего делами, дяди Левы, который стал жить с нами в одной коммунальной квартире, звали Семеном. Фамилия его была Фердман. Ныне Семен Фердман - популярный комический актер театра и кино Семен Фарада, прославившийся на экране. Он же известный артист театра на Таганке. Мы с ним вместе учились в школе. Звали его во дворе Семочка, потому что, когда мы играли в футбол, его мама через форточку окна кричала на весь двор: "Семочка, иди делай уроки!"

По его словам, о чем я прочел недавно в журнале, когда умер отец Фарады, Иосиф Григорьевич и Роза Владимировна "начали трепетно опекать" его маму. Помогали деликатно, чем могли.

Как рассказывает Семен, печку на кухне мы с ним топили по очереди. Когда он возился у печки, я перешагивал через него, когда наступала моя очередь заведовать огнем, переступал через меня Семен. Он также запомнил, как однажды взял покататься мой велосипед и разбил его вдребезги. Ожидал упреков, но ничего не услышал ни от взрослых, ни от меня.

Жизненный путь, который навязывали Семену родители, никак не был связан с артистической деятельностью, театром и кино. Они надеялись видеть его инженером и настояли, чтобы он поступил в Бауманское училище. Но он там увлекся театром, учебу запустил.

Рассказывают легенды, как Семен сдавал экзамены. Однажды по политэкономии ему достался билет с вопросом, где нужно было растолковать известную формулу: "Товар - деньги - товар". Сема, как всегда, конечно, ни в зуб ногой. Экзаменатор спрашивает: "Ну, что вы молчите, Фердман? Дайте определение, что такое деньги".

- Деньги - это грязь, - ответил тихо Сема. - И, подумав, добавил: - Но поваляться в этой грязи бывает иногда приятно.

Профессор своим ушам не поверил, поперхнулся, очки снял, пот со лба вытер, но оказался натурой широкой, юмор оценил. Поэтому взял Семину зачетку и поставил "отлично". Больше ни о чем спрашивать не стал. Так Сема заработал первую стипендию, в то время за "тройки" студентам стипендии не полагалось.

За то, что Фердман Фарадой стал, я его не упрекаю. Для театра, сцены, конечно, более звучно и памятно - Фарада! Тут попытки скрыть свою национальность нет. Мне кажется, Семен - очень талантливый артист. Во-первых, любовь к своей профессии - это уже основа таланта. А Сема театром с детства был одержим, в студенческих представлениях был очень заметен. Ведь известную интермедию о студенте "кулинарного техникума" первым сделал он. И как сделал! Я помню, зал лежал! То был Семин "коронный номер"! Потом Геннадий Хазанов вышел с этим же номером на эстрадный конкурс, попал на телевидение, и прогремел на всю страну. Но первым - был Сема. Исполнял он эту интермедию гораздо тоньше, интереснее, смешнее и трагичнее. В чаплиновском духе, я бы так сказал.

Мне кажется, если бы Сему не зажимали крепко в свое время: и в Москонцерте, и в кино, да и в театре на Таганке, то мы имели бы в его лице российского Луи де Фюнеса.

В конце концов из института его отчислили, и он пошел во флот. Через четыре года, отслужив положенное, вернулся матрос в Бауманское училище, которое с превеликим трудом закончил, получил диплом инженера. После чего мой отец устроил его трудиться в какой-то главк, где он проработал полгода, но бросил все и окончательно сбежал в театр на должность рабочего сцены...

* * *

Вернусь к прошлому, расскажу, как мы пережили страшную войну. Когда начались бомбежки Москвы, мы с мамой в 1941 году уехали в Сибирь. Жили в поселке спичечной фабрики под Томском, этот поселок назывался Черемушки. Отец остался в Москве, он руководил тогда Главспичпромом. Его фабрики выпускали спички. Они, как спирт и табак, на фронте нужны были позарез всем курильщикам, от солдата до маршала.

Мама работала на местной спичечной фабрике юрисконсультом, старший брат учился в школе. Там в Сибири я пошел в первый класс. Мы голодали, я помню, плакал и просил есть, брат отдавал мне свой кусочек хлеба.