Говорят, что гении мыслят одинаково. На самом деле, это не совсем так – не только гении мыслят одинаково. Циники, например, тоже.

Именно поэтому в головах захмелевшего Рахата трезвого Психовского мерцали примерно одни и те же слова соответственно:

Протестировать на Психовском туристический сценарий и первым превратить гробницу в достопримечательность…

С помощью Рахата первым увидеть гробницу и понять, что к чему…

А вот Архимедон, воспрявший ото сна, только начинал вспоминать, что такое мысли.

Ночь опускалась на пустыню также медленно и неспешно, как обычно приходит дедлайн – потихоньку, словно тонкой струйкой льющегося в вакууме молока…

А потом, как и дедлайн, за момент до своего наступления, ночь грохнулась на пустыню в полную силу, раскидывая во все стороны маленькие песчинки, которые поднимались вверх и, становясь больше, принимались искриться, после чего смешивались с дегтем почти что картонного, чистого и черного неба, застывая на нем ввиде брызгов того самого молока в вакууме.

Это были звезды.

Этим пустынная ночь и была знаменита – с неба словно сдирали одежду, обнажая веснушчатый космос, который не стыдился своей наготы и позволял всем глядеть на разлитые отбеливателем галактики, созвездия и, иногда, планеты.

Жуки, завершавшие последние хлопоты и зарывавшиеся в песок, наблюдали ночное небо на протяжении всей жизни – но для них все это было лишь очередным звоночком к тому, что пора бы уже заканчивать дела.

Архимедон же не видел этого… скажем, очень-очень-давно.

Лунный свет обволакивал гробницу, подчеркивая ее татуированные иероглифами камни, и пробивался внутрь через отверстия. Иногда – через зазоры между камнями, которые проделало время, а иногда – через оставленные архитекторами миниатюрные дырочки-окошки.

Архимедон пытался посмотреть на ночное небо через одно из этих окошек, пока песок сочился сквозь потертые бинты. Сердце билось с невероятной скоростью – это чувствовалось слишком хорошо. Тем более, что это сердце кроме бинтов, песка и нескольких костей не держало больше ничего.

С остальными органами дела обстояли также.

Архимедон зашагал, оставляя на песке след из такого же песка, словно рисуя невидимый узор бежевым по бежевому.

Его шаги были относительно бесшумны. Но для древних залов, татуированные камни которых покрылись морщинами, даже малейший шорох был, по сути, взрывом. Они так давно не слышали звуков, стали пристанищем даже не мертвой тишины, а скорее отсутствия звука, словно его и вовсе вычеркнули из состава вселенной, указанного на невидимой бирке.

Гробница встречала эти шумно-бесшумные шаги, постепенно оживая.

Конечно, не в буквальном смысле.

Архимедон, минув запутанные коридоры, оказался в обширном зале – с одной его стены свисали огромные, вытесанные из камня головы змей. Из ртов рептилий текли тонкие, почти бесшумные струйки воды, собираясь в пруды внутри специальных резервуаров. Ну, скорее просто ограждений, каменных бордюрчиков – словно бы кто-то сделал клумбу для водных лилий.

С какой-то стороны, это так и было.

У той стены, к которой были прикреплены змеиные головы, раскинулись растения, научившиеся сохранять влагу как можно дольше, растягивать удовольствие. Конечно, раньше этот оазис посреди пустыни был намного пышнее – но, главное, он перенес все эти тысячелетия.

Архимедон прошелся по зале, уставившись на боковые стены, словно пытаясь уловить там свое отражение. Он провел по стенке рукой, счистив засохший песок – из-под камня и слоя песчинок все еще проглядывали маленькие, как в недоделанной мозаике, фрагменты зеркал.

Если говорить прямо – то это и были зеркала, за столько тысяч лет практически полностью окаменевшие. И лишь маленькие фрагменты напоминали об их былом назначении.

Архимедон взглянул в один из таких осколков, уловив фрагмент, тень своего отражения – а потом поднял глаза на потолок.

Он тоже был выложен зеркалами.

А воздухе чувствовалось какое-то невероятное скопление молодости, словно бы сконцентрированной здесь.

***

Он пронесся по владениям, которые некогда принадлежали Шолотлю – мрачным, подземным, пахнущим гноем и разложением, со стоящим в воздухе ароматом смерти.

Он скользил огромной, змеевидной тенью, хотя и тенью это назвать нельзя – он просто скользил, не имея какого-то конкретного облика, здесь оболочка не играла никакого значения.

Извиваясь, он нырнул в пучину и вынырнул из реки Стикс, почти высохшей, пронесся меж валявшихся там костей, а потом метнулся вверх, и, ускоряясь и искрясь, как падающий в атмосферу челнок, взмыл на Олимп.

Но все визуальные эффекты здесь условны.

Он скользил по склонам древней горы, усыпанной надгробьями, пролетал меж могильных камней, поднимаясь все выше и выше. На макушке Олимпа он обогнул самое большое надгробье и разорвал небо, которое затрещало бумажными швами.

И вот, несясь в окружении условных цветных осколков и обрывков неба, он влетел в пасть огромного чудовища, пронесся по бывшему царству Осириса, минуя могилы, могилы… Потом поднялся туда, где должно быть солнце, туда, куда когда-то взлетал на колеснице Ра, и обогнул еще несколько надгробий.

А потом, отрыв своему взору все мертвые царства, которые заиграли в его глазах тысячами отражений, миллионами картинок в мушиных глазах-сетках, он сосредоточился на одном, огромном могильном камне…

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.