– Фим, а ты кто по гороскопу? – спросила его Саша, когда он умолк после своей тирады.

Серафим немного оскорбился тем, что, во-первых, она говорит вовсе не то, чего он ожидал, а во-вторых, что она верит во все эти гороскопы. Серафим посчитал это тогда показателем ее скрытой недалекости.

– Овен, а что? – спросил он.

– А я Лев, – сказала Саша.

– И что? – опять спросил Серафим.

– Трудно нам с тобой придется, – ответила Саша.

Перед железнодорожной насыпью Серафим почему-то нарочито сухо поцеловал Сашу в щеку, сказал что-то дежурное и попрощался. Саша пошла по росе обратно.

Серафим посмотрел на часы и понял, что электричку они с Сашей скорее всего все-таки проспали. Чтобы лишний раз в этом убедиться, он перешел железнодорожное полотно и двинулся к домику станционного смотрителя. Этот домик, скрытый за зелеными раскидистыми деревьями, был именно каким-то железнодорожным. Вообще, сам пейзаж был каким-то загадочно-устрашающе-пелевинским⁵⁰.

На его крики из дома вышла древняя беззубая старуха, которая подтвердила, что электричку Серафим действительно пропустил, и посоветовала ему идти три километра до железнодорожной развязки, откуда было легче попасть в уездный центр.

Серафим пошагал по шпалам. Начался сильный дождь. Укрыться ему было нечем, и он, почти сразу же промокнув до нитки, хлюпая кедами, развлекал себя тем, что громко пел песню «Дополнительный 38-й»⁵¹. Потому что, во-первых, его все равно никто не услышал бы, во-вторых, эта песня очень подходила к тому положению, в которое он попал, а в-третьих, он был счастлив, как щенок. А еще по дороге он придумал стих, чего с ним давно уже не случалось.

Тянулась струйкой –

БА-А-АХ!!! – из брандспойта

Безумная жизни

Синусоида.

На данной площади,

Слой за слоем,

Отрываю жизни пласты,

Как Трою.

VIII

Не смотри, что моя речь невнятна,

И я неаутентично одет –

Я пришел, чтобы сделать приятно,

И еще соблюсти свой обет.

«Из Калинина в Тверь»

Десять стрел на десяти ветрах,

Лук, сплетенный из ветвей и трав;

Он придет издалека,

Меч дождя в его руках.

«Десять стрел»

С.Я. подвергается статистическим отчетам

Вот бы раньше кто сказал, что тебя поездная романтика перестанет вставлять, а, С.Я.? Да-а, отвечает лениво-бессонный С.Я. Бабы престарелые угомонились вконец, б…дь в шортах так и не возвратилась, а ее отец с матерью уже спят давно: сами, наверно, были такими же, поэтому и спят спокойно; проводник(ца) как молчал(а), так и молчит (в жопе торчит), невидимое…

Лишь ночь наступила… Как бы С.Я. ни корчил из себя повзрослевшего, что, мол, романтика поездов уже не пробивается через его корку заскорузлую циничную, а туг-дук–тук-тук, туг-дук–тук-тук и черно-гудронный, металлический запах все же не дадут никогда никому покоя будоражат С.Я. Но, верно, С.Я. стал старее, когда сквозь чужие, тайные и загадочные ночные станции, пролетающие во тьме, думает уже о насущном; когда каждая его мысль подчинена движению к головной цели. Ведь С.Я. прозаик («Да про каких, на х…, заек?!» (с)). Он везет в Москву неоконченную повесть, которую под влиянием столичного стресса собирается быстро дописать. И колобродят С.Я., болтающего ногами со второго яруса, графоманские мысли: о том, как он всех порвет, и о том, что он-то, на самом деле, латентный (даже по отношению к себе) гений. С.Я., по понятным причинам, поверил статистической мысли о том, что настоящие гении не рождаются в мегаполисах, а, главным образом, исходят из самых окраин нашей необъятной. Одна херня, С.Я.: тебе от дома до окраин, как до Китая раком.

Главным образом, банальные мысли одолевают С.Я. по ходу путешествия.

Серафим. Прошлое Саши

Серафим и Саша стали встречаться внутри и на окраинах уездного города. Серафим дарил Саше цветы и маленькие милые подарки, а Саша нарядно одевалась. Они разговаривали обо всем на свете, и им было интересно вдвоем, потому что они были интересны друг другу. Они были разные, и в то же время схожие и, главное, уже родные. Забавно было наблюдать, как их интересы смешивались, взаимоперетекали. Так, Серафим неожиданно для себя полюбил Чехова, а Сашу «подсадил» на Гребенщикова (только ей больше нравились старые альбомы, а ему новые).

Серафим с большим интересом слушал про Сашино прошлое. Маленькая Саша по стечению обстоятельств переехала вместе с родителями и младшим братом Игорем в новый район и, соответственно, пошла в новую школу, которая к тому времени стала лучшей гимназией в уездном городе. И Саша была в этом не виновата. Она признавалась, что сначала ее в этой супер-школе унижали за недостаточные знания. Саша рассказала, что после одной ночи в слезах (это в младших-то классах!) она целый год ночами сидела над английским языком, добившись в конце концов того, что стала одной из лучших учениц по этому и другим предметам. А если прибавить сюда ее природный ум… Так к старшим классам она стала довольно заметной фигурой в своей гимназии.

IX

Простые слова, иностранные связи –

Какой безотказный метод!

«Двигаться дальше»

Потому что твой блеск – как мои слова:

Не надежнее, чем вода.

Но спросили меня: «Ну а жив ли ты?»

Я сказал: «Если с ней – то да».

«Пески Петербурга»

С.Я. как прозрачная оболочка

Везет С.Я. во тьме свою повесть в Москву и ощущает, что писательство суть его истинное самовыражение. Странно, но в мире выдуманных и лиргероев С.Я. ощущает свою самость более, чем в мире реальном. Толком и сказать, что С.Я. и живет тогда только, когда пишет. Может, это и есть графоманство?

Скорее, структура личности С.Я. такова, что ощущает он подлинный вкус жизни не в процессе набора эмоций, как большинство людей, а в процессе их анализа и выведения из них закономерностей. За это, видимо, С.Я., тебя и ценят друзья. Ты ведь и влюбляешься и расстаешься, ссоришься и дерешься только для того, чтобы было потом о чем подумать и написать. Тебе ж толком на это насрать. Тебя как такового – живого, во плоти – не существует, ты лишь прозрачная оболочка со встроенным анализатором внутри: сердце в этой конструкции было бы попросту неэнергономичным элементом.

Очень хочется верить С.Я., что и Великие были такими же. Иначе п…ц.

Серафим. Семья Саши

Еще Серафима, у которого была, если можно так выразиться, образцово-показательная семья с классическими взаимоотношениями между всеми ее членами – отцом, матерью, Серафимом и его младшей сестрой Светкой, удивляли взаимоотношения в Сашиной семье. Саша рассказывала, что ее мама была в юности первой красавицей, а ее папе, ничем, кроме доли польской дворянской крови, особенно не выделявшимся, все же каким-то образом удалось ее завоевать. На этом, как понял Серафим, большие завоевания в жизни Сашиного отца закончились. Он остался таким же умным, интеллигентным и очень остроумным мужчиной, но никаких карьерных успехов не добился.

Сашиной же маме, которая и в свои сорок с небольшим оставалась очень привлекательной и амбициозной женщиной, этого не хватало. У нее было несколько романов на стороне, которые она особенно и не скрывала. После того, как один из таких романов совсем уж неприлично открылся, Сашин папа ушел из дома (Саше было тогда 11 лет). Саша признавалась, что это стало для нее тяжелейшей душевной травмой, последствия которой отражаются до сих пор в ее болезненной чувствительности.

И все же Сашин папа не смог прожить долго без жены, и спустя год с небольшим вернулся в семью. Супруга спокойно приняла его обратно, сделав вид, что ничего не произошло, но не совсем пристойного поведения своего не бросила. По рассказам Саши, в данный момент у ее мамы были неоднозначные отношения с начальником той фирмы, где она работала главным бухгалтером – неким Дёмочкиным. Этот Демочкин очень нравился и самой Саше: высокий, обаятельный, в усах, на иномарке «капелькой», как Саша любила. А еще у него всегда, Саша заходила к маме на работу, была припасена для нее шоколадка в верхнем ящике его стола.