VI
Я опять должен петь, но мне нужно видеть ее –
Я, наверно, схожу с ума.
«Сегодня ночью»
Ночью так много правил, но скоро рассвет;
Сплетенье ветвей – крылья, хранящие нас.
Мы продолжаем петь, не заметив, что нас уже нет.
Держи меня, будь со мной,
Храни меня, пока не начался джаз…
Веди меня туда, где начнется джаз.
«Пока не начался джаз»
С.Я., вроде бы, стонет
В полудреме С.Я. начинает ворочаться: неспокойно ему становится. Едкие, зовущие сказочные картины его плывут у него перед глазами. Чу! – почудилось, что он будто бы даже застонал.
Стыдно, неспокойно становится ему от этих картин. Такая красотища была, такая силища, а он все прое…л. Она потом уже, после разрыва, произнесла ему из телефонного динамика (голос ее в полусне слышится ему оглушающе громкий и гулкий, как из колодца):
– Что, С.Я., проворонил ты меня?
С.Я., вроде бы, опять застонал… Нет, показалось.
Серафим становится мужчиной
Серафим уже не помнит, как оказался на диване. Только лился сверху через пыльное окно лунный свет, создавая на чердаке одинаково новую навсегда романтику. Серафим и Саша сидели друг перед другом на коленях и целовались. Иногда нежно, а иногда страстно. Саша развязала пояс на синем халате, который дал ей Тёма, и Серафим пробрался под него руками. Он гладил ее нежно, и ее тело было очень нежным. Нежная грудь, нежная чистая кожа. Серафим немного удивился тому, что Саша оказалась немного полноватой, а он любил стройных. Нет, на самом деле у нее просто не было худобы там, где она иногда бывает.
Серафим аккуратно положил Сашу на спину и распахнул халат. Под лунным светом он немного поглядел на ее чернеющий аккуратный холмик.
– Знаешь, Фим, а ведь я лесбиянка, и у меня уже кто-то есть… А, ладно! – сказала Саша.
Серафим сначала подумал, что ослышался, а Саша рассказала ему о своей подруге Кате, с которой у нее была любовь.
В их самой прогрессивной и модной в городе гимназии царили современные нравы. Школьники здесь уже после начальных классов свободно владели английским, слушали самую современную музыку. Учителя вели себя довольно либерально. Уже 13-14-летние подростки считали себя взрослыми, чтобы курить и выпивать. Однако при этом превыше всего здесь ценились интеллект и начитанность. У гимназии были связи с Москвой, и многие ученики стремились, как и некоторые их предшественники, поступить в Высшую школу экономики. Кроме того, особо выдающиеся ученики ездили по обмену в США, и высшей целью многих гимназистов было эмигрировать в эту страну.
Так вот, Саша рассказала Серафиму, что у них с Катей все было серьезно. По их гимназии ходили женские «парочки» под ручку, но все это было в абсолютном большинстве притворно и показательно. А Саша с Катей не афишировали свои отношения, чем вызывали к себе неподдельный интерес других гимназистов. Как понял Серафим, не так давно у Саши с Катей произошел некий разрыв по неизвестным для Серафима причинам, и Катя, у которой был ухажер – молодой человек из Москвы, – уехала жить к нему в столицу.
– А теперь давай поиграем в лесбиянок! – сказала Саша и, встав на колени, стала целовать Серафимину грудь, соски, опускаясь все ниже. Серафим немного опешил.
…Они перебрасывались инициативой, как мячиком. Серафим бы раньше никогда не подумал, что в его первый раз сможет делать с девушкой все, что захочет. По его просьбе она принимала разные позы. Он попросил ее не снимать белые носки и водил ее ступней по всему своему телу, добившись какого-то странного – даже по физиологическим ощущениям – оргазма. А Саша легла на Серафима, придавив его, насколько это было возможно, к дивану, и без проникновения просто изнасиловала его. Серафим потом удивлялся, почему не было стыда, а было естественно и была гармония.
…Когда они спустились вниз, одинаково то ли улыбаясь, то ли щурясь от яркого после чердака света и сели рядом, видно было, как днем, что между ними, еще несколько часов назад не знакомыми друг с другом, что-то произошло.
Потом уже, когда Серафим в один из бессчетных разов вспоминал эту чудесную ночь, он выродил по этому поводу стих.
Поддалось упругое тело.
Подалось вперед и подтаяло,
Под теплыми пальцами,
Прямо в троллейбусе.
Поддалось упругое тело.
Подалось вперед и подтаяло.
А я стоял сзади,
Улыбался на ушко.
Лето упало внезапно.
Упало орущими запахами.
Целый год выдержки –
Прямо в глаза мне.
Лето упало внезапно.
Упало орущими запахами.
Пахнет газета
Из ящика тоже.
Настрою гитару
По гудкам телефона –
Ты в кресло с ногами
Скорей забирайся.
Настрою гитару
По гудкам телефона
И песню сыграю.
Конечно, ты влюбишься.
VII
Одни говорят – Сегодня в шесть конец света.
Другие просто депрессивны в доску,
Третьи терпят любовь за то, что она без ответа –
Но каждый из них зарежет, если только тронуть
пальцем его тоску…
«Тяжелый рок»
Восемь суток на тракторе по снежной степи…
Красота никогда не давалась легко.
«Нога судьбы»
С.Я. просыпается
Ножки пошли вниз, тельце пошло вверх… Бррык! – заспанный злой гномик кое-как уселся на 2-м ярусе, потирая кулачками заспанные злые глазки на сморщенном старческом личике. «Ой, а кто это такое просыпается, ой, а чьи это глазки открываются?» – спела бы ему мосластая Кристина Орбакайте49.
– Трясет еще, бля… Не свалиться бы… – думает С.Я. и кое-как, как юнга с первого бодуна, замедленно лезет вниз по узкой металлической мачте.
Ноги в сланцы вдел, посидел, покурить сходил, не забыв обдать презрением ту, в белых шортах.
– Иль пожрать, что ли? – лениво думает С.Я.
В поезде уже включили свет. Бабы целлюлитные уже не гомонят – просто тихо пьют и горестно шепчутся пьяными голосами. Эту шалаву уже «ненадолго», что-то типа «рыбок посмотреть», отпросил в «роту» себе подобных, громко квартирующую в соседнем вагоне, громко, быстро и по-военному обаятельно посмеявшись с очень либеральными после полторашки везомого домой южного вина родителями, какой-то атлетический курсант. Мужики и молодые мужики в штанах «Adibas» уже похрапывают на полках, свисая босыми ступнями в проход. (С.Я. еще очень старался, когда в тамбур ходил, при неожиданном качке не впечататься ухом аккуратненько вот в такую вот ступню.)
Итак, все по-человечески спят, только у С.Я., как всегда, «вторая смена» – некстатийная ситуативная бессонница. Сова, б…, х…ева. Мучайся теперь в мороке всю ночь.
Серафим. «Дополнительный 38-й»
Может быть, Серафим и не помнит, но, по-моему, проснулся он на следующий день очень рано. Дело в том, что ему срочно надо было попасть к врачу. У него были серьезные проблемы со спиной, а врач-то был такой, серьезный… Да и родительских денег в этого эскулапа было вбухано хорошо… В общем, Серафим встал рано и, по ходу дела, Сашку потащил за собой (насколько это было возможно :-)).
Серафим до сих пор помнит, что Саша была в белых штанах. (Так же, как и цепочку на шее, Серафим больше ни разу не видел на Саше этих гопаревских штанов.) И все же она пошла за ним. Серафим потом подумывал, что для среднестатистической девушки этот подвиг был равен мозгоебству Александра Матросова: все-таки в белых штанах – и по полю в росе…
Ранним, свежим и чистым утром деревня Гамбург еще спала. Серафим решительно зашагал из дому, а Саша еле поспевала за ним. В этом своем пешем походе они чем-то напоминали Винни-Пуха и Пятачка. И столь же решительно, на ходу, Серафим делал Саше официальное заявление, что шлюшка на ночь ему не нужна. Что, мол, если она не настроена на серьезные отношения, то уж лучше обрубить все сразу, без всякого продолжения.
На самом деле Серафим ждал, что Саша будет его уверять в чем-то вроде «любви до гроба», но она как-то противоестественно, не соответствующе всей серьезности момента молчала.
