Мила родилась на пару дней раньше срока, и все от того, что хотела есть. Она еще когда была в животе, вечно начинала брыкаться и кувыркаться, как только у меня появлялось чувство голода, и я ела, ела, я поправилась почти до 80 кг (!!!!) со своих 56 кг, и ходила, как танк последний месяц, просто как Колобок, но мне было все равно, главное, чтобы ребенок там был накормлен. И вот в ночь на 30 мая я снова почувствовала голод, встала, поела, а в 3 часа утра Мила снова забарабанила в живот локтями, потому что я снова хотела есть, и –опа -проткнула околоплодный пузырь радостно. И мы поехали с Сережей и мамой в роддом. Было раннее утро, машин не было, не было пробок, так хорошо, только в Институт Акушерства и гинекологии меня не приняли, хотя с отошедшими водами должны были, но там только за деньги. Мы тогда встали и поехали в 4-й роддом. Сережа, как всегда, не исследовал маршрут, хотя я ему говорила поехать и узнать дорогу, как ехать на машине, чтобы не получилось так, как получилось, у меня уже были сильные схватки, а он все колесил и колесил в районе Калужского метро и Калужской улицы, все искал роддом. Я уже начала на него кричать, потому что вот-вот уже рожала, и в машине не хотелось бы этого делать! Наконец, он нашел роддом, и в 11 утра я родила. Я стойко терпела схватки, хотя в соседних палатах за прозрачными стеклами девушки орали и требовали обезболивания. Я не платила за роды, поэтому ничего не требовала, это делали только платники, а я лежала молча, стиснув зубы, и терпела жуткие схватки. Поэтому девочки-медсестры прониклись ко мне уважением и любовью, и привозили мне то кислородный аппарат, то еще что-то, а потом одна, глядя на мои мучения, спросила – сильные боли? Я молча кивнула головой, и она ушла, и вернулась с уколом обезболивающего, хотя мне и не полагалось, я была бесплатная роженица. А лекарства все были на вес золота. И она мне сказала – я лучше вам сделаю укол, а не той вот истеричной девице в соседней палате, она нас уже достала. Да, там, действительно, девушка была вся такая из себя, орала как резаная, что ей больно, ругалась на весь персонал, и тд. А врачи и сестры таких не любят. Поэтому к ней приходили реже, чем ко мне. Потом я стала рожать вертикально, у меня были вертикальные роды, и это, кстати, удобней для ребенка, он идет вниз, что вполне естественно. Я стояла в кресле на коленках, обняв спинку кресла, и очень быстро родила Милу. Кстати, и когда я рожала Машу, и когда я рожала Милу, на улице шел дождик, капал небольшой, средний такой. Так интересно! Потом мне сразу дали приложить ребенка к груди, как положено, и я с ней посидела немного, потом ее унесли взвеситься, но пеленали тут, при мне, на столе, то есть надолго не уносили, а потом нам дали палату хорошую, одноместную, тоже так повезло, потому что все остальные были трехметные, а это не очень удобно, если ребенок кричит и плачет, а другие спят. В общем, я пыталась расцедиться, но было больно и сложно, как и с Машей, и молока у меня было мало, потом только месяц Милу кормила грудью, и молоко ушло, и я стала кормить тоже Хуманой. Насчет имени Милена я думала уже заранее, чтобы Сережа вдруг не назвал ее какой-нибудь Катей или Дашей, как он Машу назвал с бухты-барахты, не посоветовавшись даже со мной. Еще когда я была студенткой, мою преподавательницу-научного руководителя ее коллеги звали Милой, но она была Людмила Васильевна, а Мила ей шло больше, и еще была ведущая по ТВ, Милена Симонова, тоже мне она нравилась внешне, как и моя научная. Поэтому я давно это имя приглядела. Я написала на листочках четыре имени, которые мне нравились, свернула, перемешала на кровати, и взяла первый попавшийся. И это было имя Милена. Здорово. Оставила эти листочки для памяти в своей папке с документами. Как и бирочку Милину из роддома, Машина тоже лежит в ее папке с ее документами, и первые ее волосики лежат там, и ступни я рисовала на картонке, тоже для памяти. И у Милы так буду делать.
Она спокойней Маши намного, но орет громко, когда хочет есть, каждые три часа. Она – моя копия, да и Маша стала теперь на меня похожа, а не на Лапшиных, и это здорово. Я стараюсь обходиться без помощи бабушек, я ведь уже грамотная мама, только в первые месяцы это сложно, тем более, если есть еще один ребенок. В июне мне помогала свекровь, она была в отпуске месяц, теперь мама в отпуске, но она только в обед приходит, тк у нее с утра службы вечно церковные, для нее это главное в жизни.
В родоме я провела 3 дня, кровотечение быстро остановилось послеродовое, и я спала там хорошо, тк Мила спокойный ребенок, давала мне спать всегда, поест – и спит себе тихо, даже укачивать не надо, сразу засыпает. Она весила при рождении 3 400, рост 50 см, но до сих пор у нее гноятся глазки периодически, потому что в роддоме нас «одарили» золотистым стафилококом, там была как раз эпидемия небольшая. На третий день мне сказали, что завтра выписывают нас с Милой, подарили от мэра Москвы набор пеленок, всем роженица положено было дарить, и это так приятно, потому что мне никогда никто ничего не дарил просто так. Потом я не могла дозвониться до Сережи, мне пришлось звонить Юле Табуновой, жене моего двоюродного брата, чтобы она перезвонила к нам домой по стационарному телефону, и сказала, чтобы Сережа приезжал завтра за мной. В общем, все сложилось очень хорошо, как я и планировала, как я себя и настраивала. Вот так. Потому что главное – себя настроить, и не слушать всяких придурошных бубушек.
Теперь вот Мила с Маней периодически сопливые, лето очень сырое, в квартире сырость, хоть на улице +30 и солнце, но у нас первый этаж, и – как в подвале. На 7-й день нас с Милой из-за соплей чуть не отправили в Подольск, пришла дежурная врачиха, послушала Милу, как она хрындычит носом, и послала нас с диагнозом « возможная пневмония» в Подольск. Я была просто в шоке, у меня сразу вся история с Машей перед глазами встала, но внутри себя я знала, что никакой пневмонии у нас нет, это чуйка у меня такая хорошая. Я вызвала нашу Камаловскую, частного нашего доктора, она меня сразу успокоила, прослушала Милу, почистила ей носик, закапала Називин. И мы 3 недели сидели на каплях – нос не дышал, слезки не сходили (у Милы не пробивались глазные каналы, я на дом вызывала окулиста платного, из клиники коммерческой, она посмотрела, показала, какие надо делать Миле упражнения около переносицы, чтобы слезки сходили, но сказала, что, возможно, надо будет ехать в Морозовскую больницу пробивать эти слезные канальчики.). На второй же день, как мы приехали из роддома, засопливилась Маша. Я ужасно расстроилась, и тут прямо через день и Мила засопливилась, и вот были одни нервы опять, Подольск маячил на горизонте ненавистный, Камаловская, и тд. У меня была такая депрессия, я хотела умереть, когда снова услышала о Подольске! Мила не спала, давилась едой, потому что нос не дышал, ужас! Потом 2 недели вроде было все нормально. А теперь вот они обе снова сопят сопливыми носиками, Маша-то смоткается сама, а Милу приходится мучить грушкой-отсосом для соплей. Так что к вечеру я просто еле живая.
Как же быстро идет жизнь, совсем недавно у меня была бабушка, теперь моя мама дважды бабушка, потом придет и моя очередь стать бабушкой (если доживу, разумеется). Как же жалко, что дядя Ваня не дожил до моих девочек. Почему-то только теперь мне по-настоящему жаль, что его нет с нами. Как это таинственно, жутко, немыслимо: мы все есть, мы – тут, а его нет, он где-то там, за гранью. А мы живем, как и прежде. И когда меня не будет, тут все будет, как и прежде: весна, первая капель, лето и грозы, осенний листопад золотой, зима и искрящийся снег. Будут расти и жить мои дочки, и мои внучки, как мне хочется дожить до внучек! Сидеть с ними. Кажется, я буду хорошей бабушкой, не буду гнобить и давить, как моя мама, не буду ничего никому навязывать и ругать, запугивать. Но это я так сейчас думаю, а как там будет….Да и рано еще об этом думать вообще. Мне очень жаль, что я не попросила прощения у дяди Вани за все грубости, что ему говорила. Да я и грубила ему потому, что не считала его каким-то больным или ущербным, он для меня был нормальным, как и все остальные, только очень умным и кротким. Только изредка, когда я задумывалась над тем, как он страдает, я ревела по ночам от жалости к нему. Да, если меня довести, то я бываю несносной, грубой и злой, это самозащита, хотя и отвратительно. Но я должна себя отстаивать. Особено если кто-то перегибает палку. Потому что я не рохля.
