Неверие в свои силы
отнимает их окончательно.
Ирина Плотогонова, жена агронома, женщина 28 лет, неплохая собой, считала, что жизнь её кончена.
После учёбы в московском институте судьба забросила её в среднеазиатский районный центр, связала несчастливым, неудачным замужеством, а через несколько лет и вот этой глухой деревенькой.
В один из зимних, предпраздничных вечеров она сидела дома. Уложив ребёнка спать, Ирина читала свой толстый, подшитый из нескольких тетрадей дневник, который прятала в ящике из-под белья. Она никогда не перечитывала его, всё откладывала на "когда-то", но сегодня решила, что такое время настало. Ведь она записывала всё без утайки, может, и впрямь увидит там какие-то свои ошибки. Они помогут ей всё переосмыслить.
Со страниц дневника всплывали картины прошлого. Ирина видела свою жизнь, сначала чистую и хорошую, так, что даже лицо разглаживалось и светлело в улыбке, потом мучительную и непонятную. Что-то стукнуло в коридоре, и она пошла закрыть дверь на ключ: "Вдруг муж неожиданно вернётся..." Не хотелось, чтобы он видел её тетрадь. Проходя через комнату, Ирина остановилась у зеркала, стала молча рассматривать себя. Печально улыбнулась, и зеркало ей ответило тем же: жалкой, невесёлой улыбкой. Километрах в трёх, в стороне проходила железная дорога. Оттуда донёсся слабый тоскливый звук паровоза. Кольнул в самое сердце, сжал его и безнадёжно как-то там замер.
Ирина вздрогнула, прислушалась, но взгляда от зеркала не отвела. Постояла немного и вдруг рассмеялась: несмотря ни на что, она всё-таки была ещё привлекательна, молода и хороша собой. Глаза у Ирины были обыкновенные, серые, не очень большие, но какие-то проникновенные. Лицо светилось обаянием. Лёгкие веснушки, пухлые губы не портили его. Была в её облике мягкость, покорность.
Ирина зажмурилась. Не раскрывая глаз, подумала о дневнике:
"В 9-м классе ещё начинала писать... Да, тогда было 16. Какой славный, замечательный возраст! - грустно вздохнула она. - Теперь... 28! Больше 10 лет сознательной жизни уместилось в тетради. Отдельные листы успели пожелтеть, поблекли чернила, а я стала ощущать себя глубокой старухой!"
Ирина открыла глаза, взглянула в зеркало: "Да нет, вроде не старая".
Она прошла к двери, заперла её и зачем-то остановилась у шкафа. Там, в глубине полки, рядом с лекарственными пузырьками поблескивал коричневой гладью большой блестящий флакон.
"Неделю, как принёс уже, а крыс всё не убавляется. Полный сарай развелось" - подумала Ирина. Вернулась к столу, пододвинула настольную лампу и снова стала читать. На улице, за окном пошёл снег.
Перелистывая тетрадь, Ирина на отдельных страницах задерживалась подолгу. Они были ей памятны особенно.
"15 августа. Принята в институт!.." Всего только два слова. Больше на этой дате не написано ничего. Но как много за этим стоит. Ирина даже вздохнула и на минуту оторвалась от чтения.
Как давно это было. Ведь совсем ещё девчонкой, в беленьком платьице и с бантами в косичках была. На одной ноге прыгала от радости и поцеловала во дворе какого-то сопливого перепачканного мальчишку. А потом дёрнула за косичку девочку лет 13-ти и убежала в подъезд. Та, ещё не решаясь на погоню и мщение, показывала ей от обиды язык, а она смеялась и просила девочку на неё не сердиться.
Ирина грустно улыбнулась, бегло перелистала несколько страничек. Это были страницы лёгкие, хорошие, ничего дурного там ещё не было. Она помнит их.
"2 сентября, - наткнулась она на запись. - Уже учусь! Учусь! Как хорошо жить на свете!.." - читает Ирина свои полудетские впечатления. Написаны они крупно, не устоявшимся, детским почерком ученицы.
"... Я - студентка! Да, мамочка, теперь я студентка, студентка первого курса. Как хотите - а я уже взрослая. Да, да! Взрослая! Вот и всё..." От этих строк у неё даже слёзы навернулись. "Глупенькая ты, глу-пенькая!" - шепчет Ирина. Но это она говорит не теперешней себе, а той, маленькой Ирине, девочке далёкого, милого прошлого.
"11 декабря 1945 года. Он меня любит. Любит, любит!" Дата написана не чернилами, а красным карандашом. Карандаш почти стёрся, но всё-таки... след всё ещё заметен. Ирина помнит этот вечер. Глеб признался ей тогда в любви. Это случилось на лестнице, в коридоре их факультета. Она от неожиданности растерялась и убежала от него, а он стоял расстроенный и смущённый. Домой Ирина прибежала взволнованная, радостная, сама не своя. Не раздеваясь, быстро прошла в свою комнату и, опьянённая нахлынувшим на неё счастьем, долго сидела на диване, закрыв ладонями пылающее лицо. Потом немного успокоилась, медленно сняла с себя старенькое драповое пальто, ботинки и подошла к зеркалу. Долго смотрела на себя, удивилась: "За что же он полюбил меня? На курсе и лучше девочки есть..." Но тут же счастливо рассмеялась и достала с этажерки из-под книг свой дневник. Сгорая от волнения, Ирина написала красным карандашом дату. Потом вытащила из портфеля ручку и осторожно, боясь дышать, стала писать. Часто отрывалась и закрывала глаза, вспоминая.
- Мать! Что это с дочкой у нас сегодня? - спросил отец, недавно вернувшийся из ополчения, заглядывая в комнату и улыбаясь.
- Что там ещё? - гремя на кухне чашками, отозвалась мать.
- Э... - кашлянул отец, разглаживая усы и прикрываясь газетой, - да как бы это тебе сказать... особенная какая-то, не такая. Вроде как выросла, что ли, - вышел он из комнаты к матери.
После гибели на фронте братьев, вся любовь родителей перешла на Ирину. Они души в ней не чаяли и каждый день находили в ней что-то новое, подолгу о чём-то шептались.
"Опять шептаться будут..." - с теплом подумала Ирина, снисходительно улыбнулась и полная таинственности, понятной, как ей казалось, лишь ей одной, быстро окончила писать.
"И ничего-то вы не знаете!" - тихо рассмеялась она, пряча дневник.
А вот "16 октября". Прошёл без малого год.
"Глеб почему-то ко мне не подходит. Валя говорит, что он встречается с Ольгой. Я этому не верю, Ольга любит Орехова, Глеб это знает. Но если это так, то он поступает подло и по отношению ко мне, и по отношению к Ольге. А я люблю его. Что мне делать? Самой подойти к нему? Унизиться?"
