На Воронина смотрели расширенные, полные страдания глаза. Они не лгали. Говорить Белозеров уже не мог.
Воронин отстегнул с кнопок жилет, стал раздеваться. "Хорошо, что сразу снял сапоги... - обрадовался он. - Теперь бы их не снять..." Бормотал: - Держись... Потерпи немного!..
Когда поменялись, Воронин с ужасом понял, что долго так не продержится и кому-то из них всё же придётся тонуть. Кому? От него это теперь не зависело.
- Виктор! - окликнул его Белозеров. - Придерживайся... ты придерживайся за жилет... работай только ногами. Будет легче...
Воронин подплыл и осторожно взялся за лямки жилета. Он не сомневался теперь в Белозерове, но всё равно было ясно, долго так продолжаться не может.
Белозеров лежал на жилете, не пристегиваясь, поперёк, с закрытыми глазами. Тяжело дышал. Тянулись тоскливые, полные смятения минуты. Затем он сменил Воронина:
- Привыкни сначала. А то израсходуешься, тогда... - Он не договорил и сполз с жилета.
В следующий раз Воронин освоился и продержался на воде больше часа. Сил у него было ещё много, но кончились они у Белозерова. Отдых почти не помогал ему - начались острые боли в мышцах, он еле двигался. Всё зависело теперь от того, на сколько хватит Воронина...
2 раза стошнило и его. Но надо было плавать, потом меняться, затем лежать - без чувств, без движений, потом снова плавать. Они походили на заведённые маятники. Какой-то из них остановится. Весь вопрос в том, кто раньше?.. Тогда другой, возможно, уцелеет.
"А почему, собственно, должен тонуть я? - подумал вдруг Воронин, ложась в очередной раз на жилет. - Я и так сделал для него всё, что мог. А вот он, между прочим, соврал мне. Сказал, что слышал перед тем, как катапультировать, будто какой-то бомбардировщик начал передавать по радио координаты аварии. А до сих пор - ни одного вертолёта! Почему же не ищут?.."
Воронин посмотрел на Белозерова с ненавистью, резко оттолкнул его от жилета и, загребая ладонями воду, как вёслами, быстро отплыл от него далеко вперёд, не оглядываясь - страшно было. Хотелось пить, рябила от яркого солнца вода.
Когда перед глазами поплыли багровые круги, не выдержал и оглянулся - вдруг молча гонится и схватит за ноги? Однако Белозерова нигде не было, сколько ни смотрел. Неужто утонул и даже не закричал, не сказал ничего? Не могло такого быть - не верилось.
Воронин сплавал и назад, кружил на своём жилете, озирался - везде только волны, головы Белозерова не было и час, и вот даже больше. Неужто его уже нет на этом свете? Ни солнышка не увидит, ни Зинаиды, никого. И хотя Воронин должен был ненавидеть Белозерова из-за этой Зинаиды, никакого ожесточения к нему больше не испытывал, напротив - заплакал. Нет, не оттого, что стало жаль своего врага по-человечески - жалости не было, была, пожалуй, радость, что спасся - а плакал и страдал оттого, что было что-то унижено в нём самом, испорчено теперь на всю жизнь. Не будет уже прежней ясности и уверенности в своей правоте, останется только вечная и острая жалость к себе, вот как сейчас. На что ему это? За что?.. Так хорошо всё было: люди сочувствовали, оправдывали, на Зину смотрели с осуждением - в этом была какая-то сладость, хоть и с горечью пополам. И вдруг эти выкрики: "Не обманешь?!", "Не обманешь?!". И глаза, должно быть, при этом были испуганные, собачьи. Всегда знал про себя, что не подведёт, не обманет и не предаст - от других ждал того же. А теперь как? Жить-то как теперь, кто скажет? И что же выходит, если тебя прижмёт? А обижался на Зину...
Гул вертолёта раздался над головой, как гром.
Потом, зависнув над волнами, Воронина втянули вместе с трапом в салон, как обессилевшую большую рыбу. Дали пить. А затем началось самое страшное - спросили, не видал ли он, как спускался на парашюте Белозеров? Где? Он помотал опущенной головой:
- Это же ночью было... - И закрыл от страха глаза.
Больше его об этом не спрашивали: действительно ведь, ночью дело было. Другие вертолёты продолжили свой бессмысленный поиск, а вертолёт с Ворониным срочно пошёл на посадку.
В гарнизоне его положили в санчасть. Не успел обдумать, как вести себя дальше, что говорить, появилась Валя - единственная родная душа, бросившаяся сразу обнимать и целовать. Думал, все будут подозревать, сторониться, а тут вон как - сплошное сочувствие, слёзы и радость. Это и спасло Воронина от ненужного признания.
Труп Белозерова так и не нашли - почему-то не всплыл. А может, и всплыл, да не увидели. А там солнце, хищные рыбы... кто его знает, как оно там...
Зинаида со своим сыном уехала куда-то к родным, Воронин сразу после её отъезда женился на Вале. Жизнь продолжалась вроде бы, как и прежде. Только уже через полгода Воронин точно знал, почему ушла от него первая жена и что не будет с ним счастья и Вале - таким родился. Видать, в деда Авдея. Тот тоже развёлся с женой и жил один что-то лет 40. Бабушка Лиза, его бывшая жена, говорила про него: "Даже кошку за всю жись не погладил! А так - чесный был, хоч и суров, наговаривать лишку не стану. Дак у их, у Ворониных-то, однако, все в землю смотрели, чего тут..."
Сын родился у Виктора Воронина похожим на мать - вылитая Валя. На радостях Воронин выпил и, несмотря на ветер, холодный апрель на дворе, пошёл к морю и там, глядя на расходившиеся в шторме волны и сносимых бурей чаек, пьяно просил Белозерова, чтобы тот не мстил ему за судьбу. А кончил и вовсе не по-воронински:
- Господи! Сделай, чтобы Андрейка и характером пошёл в мать! Прости меня, господи!..
Ветер срывал слова и относил их к берегу. Пищали чайки, косо проносимые над горбами волн. И, словно живое, роптало вечное море.
Конец
