Это, конечно, не означает, что Плеханов первым обратил внимание на историческую обусловленность марксизма. Задолго до Плеханова основоположники марксизма не раз отмечали, что их учение – результат предшествующего развития мысли, указывали на своих предшественников, говорили об основных моментах и главных направлениях связи своих идей с предшествующими концепциями. Но если для Маркса и Энгельса выявление этой исторической связи было подчиненной задачей (главной была разработка самих идей), то для Плеханова – главной. В работах Маркса и Энгельса встречаются лишь отдельные фрагменты этой темы, у Плеханова же дается целостная картина, причем выполненная классически, то есть так, что в ней, говоря словами поэта, нельзя ничего «ни убавить, ни прибавить».

Что же придает плехановским работам характер классического образца?

Прежде всего то, что они адресованы не узкой касте специалистов, ученых-социологов, а очень широкой читательской аудитории, причем отнюдь не за счет снижения научности исследования, не за счет упрощения (для популяризации) научных истин и положений. Уровень Плеханова – это высший для его времени уровень общественной науки. Плеханов выводит науку из фаустовских келий к массовому читателю. Он показывает, что, собственно, главная задача общественной науки состоит вовсе не в решении каких-то мудреных диссертационно-академических задачек, а в том, чтобы аргументированно и доказательно ответить на вопросы, которые волнуют каждого, например такие: чем обусловливаются социальные изменения, какие силы «управляют» общественным развитием и каковы в этой связи возможности человека влиять на этот процесс? С этих близких и волнующих вопросов Плеханов начинает свой разговор с читателем и затем ведет его за собой – ступенька за ступенькой – по всей громадной лестнице развернутых научных ответов на эти вопросы.

Кроме того, Плеханов обладает удивительной способностью писать не «просто и ясно», а «сложно и ясно». Сложность обусловлена предметом: Плеханов, излагая концепции предшественников марксизма, должен был так изложить суть их учений, чтобы читатель почувствовал незаурядность этих людей, сумевших подняться на вершину науки своего времени. Ясность его произведений связана с тем, что он умел найти такую точку обзора, откуда сложные и иногда весьма причудливые теоретические храмы мыслителей прошлого просматривались с исключительной ясностью. Он умел открыть в концепции каждого предшественника марксизма центральное звено всей системы теоретических рассуждений. Он умел выявить те тончайшие, но прочные нити, которые связывали эти центральные положения отдельных учений в единую цепь становления науки об обществе. Следует подчеркнуть также, что для того, чтобы выявить центральные звенья концепций Гельвеция и Сен-Симона, Гизо и Гегеля, логику их связи, недостаточно было «пересказать» или «перевести» творения этих великих людей. Необходимо было открыть эти центральные звенья и эту логику, подобно тому как открывают законы существования и функционирования какого-либо природного или общественного явления.

Плеханов начинает с концепций просветителей XVIII века, с первых попыток создания науки об обществе. Он формулирует центральный просветительский тезис: «Социальная среда есть продукт мысли (а затем и деятельности) людей» – и подчеркивает, что для своего времени это утверждение было очень важным. Во-первых, оно решительно порывало с существовавшей в ту эпоху традицией объяснять социальное развитие с помощью ссылок на сверхъестественные, божественные и тому подобные мистические силы. А во-вторых, оно содержало действительно немаловажную, действительно верную (хотя для человека науки достаточно очевидную) мысль о том, что ничто и никто, кроме людей, социальную среду изменить не в состоянии. Это положение раскрепощало деятельность человека, освобождало его мысль от рабского подчинения фаталистическим догмам; оно поднимало реального, земного человека на высокий пьедестал, пробуждало в нем силу и гордость творца своей судьбы. И все же, как показывает Плеханов, этот тезис не полностью удовлетворял людей: оставалось недостаточно ясно, чем определяется сама мысль человека, с помощью которой преобразуются общественные условия. Размышляя над этим вопросом, просветители установили другую, также в общем верную (и опять-таки для человека науки достаточно очевидную) зависимость: человек (со всеми его мыслями) есть продукт воспитания, продукт условий, в которых он растет, иначе говоря, продукт среды. И тут-то следующий за Плехановым читатель вдруг замечает, что таким образом просветители сформулировали два важных, два самих по себе правильных, но по-настоящему мало что объясняющих положения.

Так Плеханов вводит читателя в проблему. Классическая формулировка проблемы – это ее формулировка в виде противоречия, в виде антиномии, когда два положения в одно и то же время и верны, и исключают друг друга. Такое противоречие и есть источник дальнейшего движения теоретической мысли.

Мы не будем здесь последовательно раскрывать дальнейший ход плехановского анализа. Укажем только на сам принцип этого движения, метод разрешения подобных противоречий.

Плеханов показывает, как из противоположных принципов возникают целостные теории, из которых одни делают акцент на первом положении просветителей, другие – на втором. Возникшие из противоположных принципов системы вступают между собой в борьбу и обнаруживают свои достоинства и слабости. В этой борьбе, которая сопровождается постоянным обращением к историческому опыту, открываются выходы за пределы исходной антиномии двух начал, противоречивых систем, открывается более глубокое основание, из которого можно вывести оба первоначальных, противоречащих друг другу тезиса просветителей. В результате появляется (например, у историков времен Реставрации) новая, более основательная теоретическая система, выведенная из более глубокого теоретического принципа. Однако вскоре выясняется, что и этот новый принцип несовершенен, односторонен, абстрактен: исходя из него не все можно объяснить, и он сам требует объяснения. Тогда появляется другой, новый принцип, дополняющий первый и противоречащий ему. И все начинается сначала: снова два противоположных начала, снова борьба двух систем, только уже на более глубоком теоретическом уровне, снова сопоставление теорий с фактами и новое углубление, новое развитие (в трудах социалистов-утопистов). И т. д.

Это движение привело мировую общественную мысль к теории марксизма, который дал действительное решение «каверзного» вопроса о том, каким образом «обстоятельства могут изменяться теми людьми, которые сами создаются обстоятельствами». Марксизм, как разъяснял Плеханов, прежде всего исправил саму постановку вопроса и входящие в него понятия, выяснил ложность такого категорического разделения социального бытия на «обстоятельства» и «человека». Марксизм показал, что человек – это «мир человека», что сущность человека – это «совокупность общественных отношений», то есть если вы хотите познать, что такое «человек» («природу человека», как любили выражаться предшественники марксизма), то изучайте, как он действует, как воздействует на окружающий его мир в целях удовлетворения своих потребностей. И тогда вы увидите, что способ его деятельности зависит от характера средств, которые использует человек при воздействии на природу. Вначале такими средствами были его естественные органы (руки, ноги, зубы и т. д.). Затем все более возрастает значение механических средств. Человек, цитирует Плеханов Маркса, «пользуется механическими, физическими, химическими свойствами вещей для того, чтобы в соответствии со своей целью применить их как орудия воздействия на другие вещи… Так данное самой природой становится органом его деятельности, органом, который он присоединяет к органам своего тела, удлиняя таким образом, вопреки библии, естественные размеры последнего»[87]. Так создаваемые первобытным человеком молоток, рубило, лук являются как бы продолжением и усилением рук, ног, глаз человека. Молоток со временем превращается в мастерскую, фабрику, завод, которые тоже являются не чем иным, как своеобразными искусственными «органами человека», средством его воздействия на окружающий мир. Но эти орудия труда, эти разросшиеся могучие искусственные органы выступают уже не как органы отдельного индивида, а как органы общественного человека, ибо в одиночку пустить их в дело человек просто не в состоянии; для этого он должен объединиться, кооперироваться с другими людьми, то есть вступить с ними в определенную производственную связь, в определенные общественные отношения (среди которых главные – производственные).