Проходит еще несколько часов, и дверь люка вновь открывается. Вижу волосы Микки. Он уже пытается скинуть пакет с едой.

– Стой! – ору я что есть сил.

– Что такое? – недовольно спрашивает он.

– Выпусти… – В этот момент он уже хочет закрыть люк. – Подожди. Дослушай до конца. Пожалуйста. Дослушай. Здесь нет душа, воды, сигарет, света…. Я знаю ведь, ты хороший. Я вижу. Так вышло. Понимаю. Просто разреши мне подняться наверх, умыться хотя бы. Я ведь человек. Живой, настоящий человек… – Микки молча смотрит на меня. Минуту. Две. Три. Наконец он молча «выпускает» лестницу, и та с грохотом выезжает.

У меня дух захватывает от радости. Я жаловалась на жизнь в автобусе Барселона – Берлин? Правда? Ну так вот, счастье – это когда тебе разрешают умыться.

– Только ненадолго.

Поднимаюсь и вылезаю из подвала. Вокруг слишком много света. Это довольно большая студия без минимального подобия ремонта. Все стены здесь раскрашены граффити. Прямо по бетону. В центре комнаты старый диван с протертой во всех местах обивкой. Кухня завалена коробками из-под пиццы. Такое ощущение, что это помещение оккупировали бездомные подростки.

– Все в порядке? – спрашивает Микки, подозрительно рассматривая меня.

– Нет, – я пытаюсь унять вновь подступившие слезы.

Микки делает неловкий шаг вперед, видимо, желая обнять меня. Я делаю два шага назад и начинаю озираться по сторонам.

– Давай душ покажу, – говорит наконец он. – Только попробуй заорать.

– Не поможет? – спрашиваю я.

– Не-а, тут соседей нет, – разводит он руками.

Ванна здесь представляет собой весьма удручающее зрелище. Здесь тоже повсюду граффити. Есть зеркало. На полке перед ним только один шампунь и ярко-зеленое глицериновое мыло. Ванна в желтых подтеках. Такое ощущение, что здесь не жил никто много лет и лишь недавно вновь поселились. В зеркале отражаются перепутанные волосы, испачканное копотью лицо и совершенно непотребного вида футболка. Ярко-красные слезящиеся глаза. Из-за резкого света глаза пронзает боль. Такое ощущение, что в них кислотой брызнули. Судорожно включаю кран, сую руки под воду и тут же лезу пальцами в глаза. Высушенные чуть ли не до состояния пластмассы линзы падают на раковину. Одна, затем вторая.

Если снимать их недостаточно вымытыми руками, на которых остались следы алебастра, побелки и черт знает еще чего, организм отреагирует вполне обоснованной вспышкой боли. Я сгибаюсь, присаживаюсь на бортик ванны и закрываю лицо руками. Нужно просто досчитать до десяти, и все пройдет. Как и любой человек, который носит линзы, я не раз и не два задерживала срок снятия линз. Смотрю на прилипшие к раковине ярко-зеленые кусочки пленки. До такого состояния я себя ни разу не доводила.

Глаза продолжают слезиться. Еще хуже то, что я теперь вообще ничего не вижу. Очень размытые очертания и то только на уровне вытянутой руки. Начинаю стягивать с себя одежду. Опасливо кошусь на дверь и проверяю, заперла ли ее. Потом еще проверяю.

– Ты там застряла? – спрашивает Микки.

– Нет! – испуганно кричу я и посильнее поворачиваю кран с горячей водой.

Выхожу из душа. Микки сидит на диване. Перед ним включенный телевизор. Он оборачивается и недоверчиво смотрит на меня. Я осторожно прохожу через комнату и встаю возле окна. Вид не воодушевляет. То есть он мог бы и радовать, но не в сложившейся ситуации. За стеклом лишь стволы деревьев. Вернее, смутные их очертания. Представьте себе только что нарисованный пейзаж, а теперь проведите по нему рукой, старательно размазывая краски по холсту. Вот именно таким я теперь вижу мир.

Рядом со мной на подоконнике стоит клетка с хомяком. Жирное и довольное жизнью создание. Я осторожно сую мизинец в клетку. Хомяк тут же с интересом подбегает к мизинцу и начинает тщательно его изучать. Микки не протестует, хотя я чувствую, как он напряжен. По телевизору заканчивается выпуск новостей.

– Не понимаю… Меня совсем никто не ищет? – спрашиваю наконец я. Больше у телевизора, чем у Микки.

– Кто тебе сказал?

– По мне, так твои фотографии должны уже в каждом выпуске показывать, – честно отвечаю я и делаю глубокий вдох. Не нужно показывать людям то, как ты их боишься. Мы все все-таки от животных произошли. Если человек видит, что его боятся, он начинает нападать.

– Про ограбление банка говорили, но моего лица никто не показывал, – говорит Микки.

– Я тебя отведу, – говорит он. Поднимается и идет к люку.

– Я никуда не пойду. – встаю с подоконника, убираю руки от хомяка и сжимаю их в кулаки. Упорно смотрю куда-то в плинтус, который теряется в белесом тумане отвратительного зрения. Никто не увидит мои настоящие глаза. Для меня это хуже изнасилования. – Думаешь, я не понимаю? Выживет Бонни или нет, ты все равно меня убьешь. Либо от злости, либо из страха, что я расскажу все полиции.

Ногти больно впились мне в кожу ладоней. Микки подходит ко мне и пытается заглянуть в глаза. Сейчас, наверное, кажется, что я слепая, потому что смотрю на несуществующий плинтус.

– Дыши. Просто дыши, – говорит он и подходит еще ближе.

Я делаю шаг назад, упираюсь в подоконник и продолжаю смотреть на плинтус.

– Я не буду сидеть в том подвале, лучше застрели меня сейчас… – У меня заканчивается весь запас воздуха и слов.

– Дыши, – слышу голос Микки. – Я отхожу, видишь? Все хорошо. Я не хочу тебе ничего плохого.

– Вижу, – сдаюсь я. Это звучало бы как сарказм, если бы тон не был таким жалким.

– Если ради того, чтобы спасти свою сестру, я должен буду кого-то убить, я это сделаю. По-моему, это правильно.

– Нет. Я юриспруденцию в Штатах изучала, так вот это совсем не правильно. – Тон уже почти нормальный.

– Пожалуйста, слышишь? Пожалуйста, потерпи еще немного. Через пару дней все закончится. Я обещаю. Хорошо? – говорит он и выжидательно смотрит на меня.

Киваю.

В его руках начинает вибрировать телефон. Он смотрит на определившийся номер и поворачивается ко мне.

– Мне нужно пять минут. Ты ведь будешь вести себя хорошо? Верно?

Киваю и смотрю в плинтус. Я остаюсь одна. Как только дверь за Микки захлопывается, начинаю пытаться открыть окно. Вижу, что Микки стоит сейчас на углу дома, держит руку с телефоном у уха и с тревогой косится на окно. Бесполезно. Я беру со стола пачку и закуриваю. Поворачиваюсь к окну. Хомяк от всех этих громких звуков забился вглубь клетки. Он с явным осуждением отворачивается от меня. Микки возвращается минут через десять. Он ставит чайник и молча делает кофе. Подходит и ставит на подоконник чашку и тарелку с бутербродами. Тут же делает шаг назад и поднимает руки вверх.

– Видишь? Я не хочу тебе ничего плохого. Давай договоримся, если все будет хорошо – а так и будет, – я высажу тебя возле твоего дома, ты постучишься в дверь и обнимешь своего отца. Все расскажешь и фоторобот составишь. Ты хоть знаешь, как я выгляжу? Для фоторобота?

– Не знаю, – бормочу я.

– Так подними глаза и посмотри, запомни, – говорит он и заглядывает мне в глаза.

– Ты в джинсах, странно… – невпопад говорю я.

– А в чем, по-твоему, я должен быть? – спрашивает он.

– Ты взял меня в заложники. Не знаю. В парандже? В костюме из латекса?

Он хмыкает.

– Давно ты с тем парнем встречаешься? – спрашивает вдруг он.

– Это мой жених, – говорю я. – Полгода.

– Как так вышло, если ты в Штатах училась? – хмурится он.

– Он ждал.

– Это странно. Вместе, это когда рядом. А так, я не понимаю.

– Он тоже учился, – оправдываюсь я.

– Ага, – саркастически соглашается Микки. – У меня тоже невеста есть, тоже вот жду.

– А в чем дело? – интересуюсь я.

– Она старше меня. Успешная, а я пока что никто, – сокрушается Микки.

– Давно вы знакомы?

– Да с детства ее знаю. Кайли Миноуг, хорошая певица, – разводит руками он.

– Когда свадьба? – спрашиваю я, не сразу поняв шутку.

– Думаю скоро, только она пока об этом не знает, – отвечает он.

– В заложники ее возьмешь? – улыбаюсь я и тут же понимаю, что опять сморозила глупость. Лучше молчать. Если ничего не говорить, твои слова не разозлят человека.