– Микки, – осторожно пожимаю желтовато-коричневую ладонь. – Зачем тебе здесь деньги?

– Деньги везде нужны. Я с санитаром договорился. Он за десять евро согласен мне из «Макдональдса» еды принести.

– Не боишься, что тебе от бургеров хуже станет?

– Хуже не станет, недели через две меня вообще не станет, – вполне спокойно отвечает он.

– Пооптимистичнее, парень, – говорю я и невольно кошусь на Бонни.

– Если операцию не сделают, мне… – Он красноречиво проводит ребром ладони по шее. – А мне не сделают.

– С чего ты взял?

– У меня лишний вес, я азиат и недостаточно маленький и хорошенький для того, чтобы мне перечислили деньги на лечение, – с такой холодной рассудительностью могут говорить только дети.

– То есть за еду ты готов умереть? Не слишком дорого? – спрашиваю я.

– За хороший бургер жизни не жалко, – ухмыляется он.

Роюсь в карманах и нахожу еще одну бумажку.

– Следи за моей сестрой, понял? – говорю я. – Я могу на тебя рассчитывать?

Ифти кивает и кладет деньги под матрас. Он смотрит на кровать как на Голгофу, но все-таки залезает на нее.

– Молодой человек, немедленно покиньте палату, – раздается усиленный микрофоном голос женщины за стеклом. Она с тревогой наблюдает за мной и продолжает повторять эту фразу. Женщина стоит слишком близко к микрофону. Я могу слышать ее дыхание.

Поднимаюсь, касаюсь руки Бонни и иду на выход.

– Вы вообще понимаете, где находитесь? – шипит мне женщина-врач. Я ее не слушаю. Тут в коридоре замечаю парня из числа бывших друзей Бонни. На стуле для посетителей лежит его мотоциклетный шлем. Его руки в кожаных перчатках без пальцев сжимают стаканчик с кофе. Понимаете, да? Стаканчик с кофе!

– Пройдемте с нами, – говорит подошедший охранник и уже берет меня за локоть.

– Там моя сестра. Отведите меня к ее врачу, не тратьте время, – как можно быстрее говорю я.

– Родители приедут, разберутся, – бормочет тот, что постарше. Его одутловатое лицо и нависший над ремнем живот явно говорят о близости пенсии.

– У нее есть только я.

Воцарившаяся тишина напоминает минуту молчания. Я инстинктивно пытаюсь выдернуть руку из лап второго охранника.

В кабинете главного врача никого нет. Сажусь на стул и обхватываю голову руками. Так обычно делают, когда пытаются собрать расползшиеся мысли обратно в голову. Не получается. Мыслей нет. Только работающий на полную катушку кондиционер навевает ассоциации с моргом.

– Добрый день, молодой человек, – говорит вошедший в кабинет мужчина лет пятидесяти. Седой, толстый, какой-то обрюзгший.

– Может, расскажете, что случилось с моей сестрой? – не выдерживаю я.

Он начинает сыпать медицинскими терминами, которые я не то что понять, даже загуглить не смогу. Из всего более или менее понятные словосочетания: «критическое состояние», «требуется вмешательство».

– То есть ей нужна операция, да?

Вибек кивает. Воцаряется тишина.

– Молодой человек. Она попала в хорошую клинику, и здесь есть все необходимое для операции. Я узнал вашу ситуацию, и мог бы сделать все возможные скидки, но я не уверен… Не уверен, что это имеет смысл. Слишком сложная операция. Ваша страховка ее не покроет.

– Стоп. Государство очень мило отобрало у меня сестру, сказав, что я не в состоянии о ней заботиться. По большому счету детский дом должен заплатить за операцию или кто там?.. – начинаю я приходить в себя.

– Вы не правы. Девушка сбежала из интерната. Об этом успели уведомить полицию, поэтому как раз интернат никакой ответственности за нее не нес. Тем не менее Бонни можно поставить в очередь на операцию. Здесь вы правы.

– Очередь?

– Да, – это слово он произнес как приговор. – Поэтому я и не понимаю, что сейчас делать.

– Операцию, – отвечаю я. Обычно в фильмах люди не соглашаются на операцию. Их нужно уговаривать, чтобы врачи попытались спасти их близких. Обычно врачи переживают за пациентов больше, чем родственники. Почему сейчас все не так? Одутловатое лицо доктора Вибека смотрит на меня своими немигающими глазками под стеклами очков.

– С моей стороны это будет неверное решение.

– Как… вообще все это возможно, а? – спрашиваю я, обращаясь неизвестно к кому.

– Молодой человек. Я врач и должен пытаться помочь каждому, кто оказывается в этой больнице, но иногда я должен принимать трудные решения. Пересадка требуется троим в той палате. Бонни сбежала из интерната для трудных подростков, разбилась на мотоцикле, а в ее крови обнаружили наркотики. Причем это уже не первый раз, когда их обнаруживают. Более того, из-за них у нее и отказала печень. Интернат отказался оплачивать операцию. Хотя обычно директора таких мест готовы сами на улице подаяние просить, только бы спасти своих подопечных. Их можно обязать оплатить операцию в судебном порядке. Рассказывать, на сколько это может растянуться, или не стоит? Вы можете пойти в банк через дорогу и попросить кредит. Мы с ними сотрудничаем, у них льготные налоги и тому подобное. Но какой шанс, что вам дадут кредит? Я вижу, что вы реально оцениваете свои возможности. Хорошо, если предположить, что я не заметил этого и подал прошение на донорский орган… Каков шанс, что операцию одобрят девушке-наркоманке из интерната для трудных подростков? Разбившейся на мотоцикле? С минимальными шансами на успешный исход? – Каждое произнесенное слово заколачивает гвоздь мне в мозг.

Из нас двоих умной и красивой всегда была Бонни. А я был тем, кто должен защищать умную и красивую. Я просто должен кого-нибудь защищать, понимаете? Поднимаюсь со стула и направляюсь к двери. Эти три с половиной шага даются мне с большим трудом. Я как будто вспоминаю, как нужно правильно делать шаги. В голове шумит. Знаете, все звуки заслонил такой противный гул, какой обычно слышишь, если поднести к уху ракушку с дохлым моллюском внутри…

А потом я ограбил банк и взял в заложницы Верену Вибек. Что я натворил, а?

Верена

Я хожу от стены к стене, периодически ударяясь плечом о бетон. Выглядит так, будто я хочу выломать перегородку. Я должна что-то сделать. Что-то придумать. Изменить. Исправить. В голове вспыхивают все виды глаголов и деепричастий. Формулировки законов и обрывки воспоминаний. Постепенно мои метания от стены к стене становятся более осмысленными. Я замечаю стопку каких-то бумаг, оказавшихся эскизами татуировок, иллюстрациями и портретами. Стены здесь разрисованы граффити. Кое-где рисунки выглядят даже симпатично, а где-то – совершенно безумно. Справа от входа готическими буквами выведена надпись: «И пусть мосты, которые я сжигаю, освещают мне путь». Прикольно. Интересно, что это значит? Я в том смысле, что имел в виду тот, кто это написал?

Кто-то тут очень любил рисовать. У этого кого-то был талант. Затем замечаю решетку вентиляции. Приварена. Зато хоть не задохнусь здесь. У стены лавка. Спать на ней невозможно. Деревянная. Шириной в одну доску.

Я сажусь на лавку и приваливаюсь к стене. На лицо капает вода. Я закрываю глаза и вспоминаю. Минута за минутой. Шаг за шагом. Почему я оказалась здесь?

Постепенно адреналин выжигает во мне все силы. Мысли уходят в свободное плавание, и я буквально выключаюсь. Снится солнечная Барселона. Просыпаюсь от грохота наверху. Чувствую, что все лицо и одежда промокли от капающей с потолка воды. Очень неприятное ощущение. Открываю глаза и с минуту пытаюсь вспомнить, где я нахожусь. Зажмуриваюсь. Иногда сознание не стоит того, чтобы в него приходить. Да и вообще, это еще большой вопрос, что считать реальностью. Во сне я гуляю по одному из пляжей Барселоны и ветер играет с моими волосами, а в реальности я сижу в чьем-то подвале и вряд ли мне удастся отсюда выбраться. Какой резон приходить в себя? Почему бы не заснуть и не проснуться? Я бы с радостью проспала эту часть своей жизни, я хочу туда, где happy end и титры. Там ведь обязательно должен быть счастливый конец, правда?