О крысиные ходы, о шахты и коридоры в стенах!

Люди ходят своими путями, зарабатывают свой хлеб и кормят им не только себя, но и всех своих родных, малых и слабых, детей, стариков, болящих и непутевых.

Кроме того, они кормят правительство, армию, милицию и дорожное хозяйство, а также тех, кто сидит в тюрьмах и парламентах, в управлениях, советах и комитетах, а также тараканов и крыс.

Везде, где работает человек, заводятся и крысы, едят, грызут, уничтожают, продырявливают, подтачивают — и все разрушается: дома, дворцы, избы и ракетодромы.

Так и кажется, что все, что построено, приманивает к себе жадные зубы и вороватые лапки, которые — только позволь — все сотрут в порошок.

А разговор у нас сейчас пойдет о волшебнике, мастере Амати, который живет себе в хрустальном дворце в Гималаях и, не останавливаясь, мастерит то скрипки, то гитары, то барабаны.

Он-то как раз обезопасил себя от крыс (хрусталь не поддается мышиным зубам), от телевизора (не включая), от газет (не выписывая их), он давно удалился от мира и не желает знать, какое зло там происходит.

Он сам делает только добрые дела.

Смастерит виолончель и сунет ее в дешевый магазин, куда придет мамаша маленького первоклассника, которая вздохнет, пересчитает бумажки в потертом кошельке и купит ребенку инструмент, а потом все удивляются, откуда в далеком степном городе появился такой талант, зудит смычком по струнам, а соседи не стучат в стенки, по батареям и в потолок шваброй — нет, они пишут письма на Центральное телевидение: у нас вырос выдающийся гений, заберите его в консерваторию, чтобы он тут не пропал!

И вот взять ту же Вальку — Амати ведь ее подобрал брошенным новорожденным крысенком, от которого отказалась даже родная мать, опытная крыса из большого магазина.

Мастер Амати пожалел бедного подыхающего крысенка и снабдил его мощным защитным устройством — всегда, при всех обстоятельствах самому спасать свою шкуру (имелось в виду, что Амати не может заниматься судьбой крысенка всю дорогу — некогда же).

Ну и вышел такой результат, что сейчас крыса пролезет в комнату деда Ивана, украдет спящую в кровати куклу Барби Кэт, превратится в тетку, откроет форточку, превратится в ворону, и вылетит вон с Барби Кэт в клюве, и понесет ее к себе домой, где сидит дикий человек Сила Грязнов и без передышки смотрит сорок телевизоров.

И все это для того, чтобы завтра в семь вечера уничтожить доброго Амати и его волшебную куклу Барби Машу.

Придя домой через форточку, ворона Валька обернулась женщиной Валентиной Ивановной в халате, домашних тапках сорокового размера на босу ногу и с сигаретой в зубах.

Не глядя, она сунула Барби Кэт в ящик кухонного стола к грязным ножам и кривым вилкам (что касается хозяйства, Валентина Ивановна была не мастак) и закричала:

— Идем в ресторан отмечать, собирайся, Эдик!

Эдик ответил:

— Сила!

Он имел в виду, что его зовут теперь не Эдик, а Сила.

И они в своем обычном виде покатились в ресторан, где вскоре Валентина Ивановна, не дождавшись заказанных блюд, пошла на кухню прямо в халате и тапочках и съела неготового поросенка, мешок ананасов и два кило вермишели прямо из котла, а когда работники кухни начали возражать (Сила Грязнов в это время пил суп жюльен, зачерпывая из большой кастрюли малой кастрюлей, а закусывал бруском масла) — пообедавшая пара вытерлась фартуками поваров и пошла к выходу мимо нападавших, и Валентину Ивановну никто не тронул пальцем, а Силу Грязнова пытались все-таки задержать, но Валентина Ивановна грозно оглянулась, и те же охранники и официанты бережно подняли отбивающегося руками и ногами Эдика на плечи и, как покойного, понесли к выходу, а оркестр стоя пел песню Битлов «Лет ит би» («Let it be»).

Единственная ошибка, однако, которую сделала ворона Валька в своей жизни, была та, что она приняла Барби Кэт за Барби Машу — игрушку за волшебницу: поскольку Барби Маша уступила свою кровать Барби Кэт.

И в результате ворона своровала для своей передачи совершенно не ту куклу.

Видимо, Валька не могла себе представить, что Барби Маша может спать не в собственной роскошной кровати.

Барби Маша, лежа в потемках на узком диванчике, ничего не сумела сделать — ни крикнуть, ни выскочить навстречу жадной лапе Вальки, чтобы спасти Барби Кэт.

И теперь, глядя в темноту, она плакала в душе и спрашивала себя: почему она не спасла Барби Кэт?

Провожая волшебницу Барби Машу в мир, мастер Амати дал ей возможность спасать других, но сказал, что себе самой она ничем, к сожалению, помочь никогда не сможет.

Значит, Барби Маша должна была выступить вперед, чтобы схватили ее, а не Барби Кэт.

Барби Маша обязана была подставить себя вместо Кэт!

Но не сделала ничего.

Куколка Барби Маша лежала и размышляла.

И она поняла, что в данном случае, наверно, спасала не себя: какой-то страх, она это чувствовала, висел в воздухе — и если бы Валька схватила именно ее, то Маша никогда никому бы помочь не смогла.

А сейчас, на свободе, Маше много чего приходило в голову.

Она поняла, что ворона Валька замышляет что-то жуткое.

До сих пор Барби Маша не вступала с ней в борьбу, так как считала, что ворона почему-то охотится именно за ней, — а ведь сама Маша не имела права себя защитить.

Но теперь она поняла, что опасность угрожает не только ей, и надо выяснить кому — может быть, деду Ивану. Может быть, еще кому-нибудь.

Приходилось все рассчитывать на два хода вперед и действовать!

Вот, наверно, почему она затаилась и разрешила Вальке унести Барби Кэт.

Надо было разведать, что ворона собирается совершить.

Нужно было проникнуть к ней в дом, но Маша не могла.

Вспомним, что все ученики мастера Амати были добрые волшебники и не представляли себе, что можно влезть в чужой дом без спроса или со шпионскими намерениями.

Валька была не в счет, она не была ученицей мастера и нарушала правила, действовала грубой силой, используя уроки Амати в своих целях.

Барби Маша взялась за свой волшебный телефон и связалась с Барби Кэт.

— Как ты себя чувствуешь?

— Ой, я лежу закрытая в кухонном столе… Здесь так грязно и ходят какие-то домашние животные, такие жесткие… как утюги… С усами… На меня наступают… Раз, два, три… У них по шесть ног…

— Терпи, я тебя скоро освобожу… Ты можешь передавать мне все, что говорят в этом доме?

— Наверное, могу. Ой, Маша, в соседней комнате сидит Валька… С ней какой-то толстый человек… Они смотрят телевизор и смеются, там у них сорок экранов…

А тем временем Валентина Ивановна и Сила Грязнов, каждый со своей бутылкой, каждый в своем кресле, хохоча, нажимали на пульты.

Гремела музыка, симфоническая и всякая другая, шли вечерние конкурсы с выигрышем автомобилей, прыгали по экранам убийцы, динозавры и железные великаны, вампиры и красавицы с искусственными носами, зубами и подбородками.

Каждые пять минут пьяный Эдик порывался принять участие в конкурсе, дать по морде президенту, дать по шее фигуристке, чтобы она упала зубами об стенку, заткнуть оратору рот сапогом, придушить вон ту кошку или проткнуть шину у чемпиона авторалли: он слишком живо воспринимал телевидение.

Ленивая Валентина Ивановна сидела, как кучка больших тыкв, в своем кресле и ничего ему не разрешала, тогда Эдик визгливо на нее кричал.

Барби Кэт вела репортаж:

— Он сбегал сюда, на кухню, и взял с плиты сковородку… замахнулся… Запустил в Вальку… Не попал… Она превратилась в кобру, стоит на хвосте… Раздула капюшон, шевелит языком… и чем-то стучит… Хвостом… Он залез под кровать, пищит… Она превратилась опять в Вальку… Он не вылезает… Боится… Она говорит: «Испугался, дурачок?» Он говорит: «Ух ты, змея…»

Дальше разговор у Вальки и Грязнова был такой (причем она стояла на четвереньках, заглядывая под кровать):