Однако ее беспокоило, что будет завтра, — телепередачу никто не отменил, и следовало ожидать в гости ворону Вальку.
Барби Маша боялась за своего деда — кто его покормит, если ее не будет на Земле?
Но пока что теплый свет абажура заливал кукольный домик, а Маша смотрела на деда Ивана.
Который ел теплые макароны прямо из кастрюльки, поражаясь, как он мог их не заметить раньше, — они стояли прямо на плите!
Игры с телевизором
Валентина Ивановна, работая на телевидении ровно один день, руководила уже довольно внушительной командой, которой был придан автобус, звуковики и операторы с ассистентами, а также артиллерийская установка (та самая, которую Валькирия вынесла из музея Красной Армии и не вернула; брать легко, возвращать трудно).
Вот, например, ближе к вечеру Валька отправилась, жуя свою постоянную корочку, к Главному всего телевидения на прием.
Валька, решительно шагая (на ней была темно-синяя блузка выше колен и сапоги красного лака, тоже выше колен, и больше ничего), прошла мимо секретарши и рванула на себя дверь кабинета. Причем опытная секретарша радостно приветствовала Вальку, подумав про себя, что как же эта известная певица постарела, прямо-таки бабушка, несмотря на свои тридцать две косметические операции.
При этом секретарша достала из стола зеркало и долго и любовно на себя смотрела, цыкая зубом и размышляя: почему она сама не может вести любую передачу?
А Валентина Ивановна вскоре выбежала вон из кабинета, причем на ней уже была минимальная юбка, похожая на штанину, в которую по ошибке втиснуты две ноги сразу, а сверху на Вальке красовалась короткая майка, не достающая до юбки на два пальца, — наряд, довольно смелый для бабушек, подумала секретарша, после чего длинно вздохнула и придвинула к себе телефон, чтобы обсудить с подругой, как нахально некоторые переодеваются прямо в чужих кабинетах, чтобы добиться своего.
Когда же, наговорившись всласть, секретарша пошла проведать своего начальника, то оказалось, что тот сидит под столом и пускает слюни.
— Кукушин! — закричала секретарша (так она называла своего начальника в ласковые моменты). — Кукушин! Вы че?
И Главный тяжело вздохнул и лег на пол.
А Валентина Ивановна уже летала по коридорам, имея в руках распоряжение о своем назначении на пост Главного редактора дня, то есть дня завтрашнего.
Поскольку это было ей удобней.
Никто не помешает, вот что важно.
Главный ближайшую неделю будет сидеть на больничном (переутомление).
Валькирия тут же вошла в чей-то кабинет, выкинула из него кейс, очки, сигареты и авторучку прежнего владельца, а также ликвидировала всю мебель, обставила помещение по-новому (пара-другая насестов, на каких спят куры, несколько кормушек, полных отборного пшена и хороших червяков, две поилки с пивом и квасом и телефон на полу — все удобства для пожилой вороны).
Передача «Врач своей куклы» была назначена на завтра на семь вечера и должна была идти по трем программам, а по остальным шла кулинарная передача насчет приготовления супов.
Валька дала по телефону две срочные телеграммы волшебнику Амати в Гималаи, одна из них, за подписью куклы Барби Маши, содержала фразу: «Срочно выезжайте мне завтра 19.00 отрежут голову». Вторая была еще хуже: «Если не ответите то вы ответите тчк волшебница валькирия и сила грязнов оргкомитет казни».
Беда была в том, что Амати не ходил за почтой и не принимал почтальонов, он сидел в своей хрустальной башне и, тихо напевая, заканчивал вырезать дырку на скрипке.
И по телефону давно уже говорил не он сам, а его голос, который умело подстраивался к любому вопросу и сообщению при помощи двух фраз «Не может быть!» и «Как вам сказать?». Причем первая фраза употреблялась при сообщении, а вторая при вопросе.
Так что, когда Валька позвонила ему, разговор был такой:
— Алло, привет, дедушка, это Валя Аматьева снова!
— Не может быть!
— Вы приедете?
— Как вам сказать?
— Ну смотрите приезжайте, а то вашей Маше отрубим голову!
— Не может быть!
— Отрубим, отрубим. Целую! Я вас все время вспоминаю!
— Не может быть!
— А вы меня?
— Как вам сказать?
— Я скоро до вас доберуся! Я догрызаю волшебную корку, все! Я вас победю!
— Не может быть!
Итак, все было у Вальки готово: студия, техника, ножичек, запись детского плача и визга (чтобы телезрители содрогнулись), бутылочка искусственной крови из клюквы и маленький гроб.
Оставалось притащить домой Барби Машу из гнезда и ждать появления в студии дедушки Амати.
Валькирия хрипло посмеивалась, представляя себе, как добрый дед Амати влезает в экран («влазит», как ошибочно говорила Валька), чтобы помочь бедной Барби Маше, которую медленно пилят тупым ножом по шее, причем Маша дико визжит и плачет (включена подлинная запись детского крика в коридоре близ зубного врача), а по столу растекается лужа клюквенного сока…
Валькирия, хохоча, очень ярко представляла себе дальнейшее: как Эдик, Сила Грязнов, сидя перед сорока экранами за режиссерским пультом на телевидении, тут же при виде появившегося в кадре дедушки Амати немедленно сует их с Барби Машей в кипящую кастрюлю на соседний экран, где как раз идет передача «Сам варю себе суп».
Теперь оставим ее ненадолго в ее кабинете (обливаясь слюной, она жадно ужинала червяками, даже не превращаясь в ворону, было лень) и посмотрим, что делает Эдик, он же Сила Грязнов, великий TV-оператор.
Эдик дни и ночи проводил в тренировках перед телевизором, шаря воспаленными глазами по своим сорока телеэкранам, и успел сделать человечеству массу гадостей: например, алкоголика из-под гастронома (прямой репортаж «Что нам мешает жить: водка и ее последствия») Эдик переселил в кресло министра, который в это время давал интервью.
Алкоголик дал много интересных ответов вместо министра, вывел на чистую воду всех милиционеров и обещал разобраться вплоть до расстрела на месте.
А министр в это время хлопал глазами, сидя в темных кустах на ящике в компании двух плохо одетых журналистов (так он понял), которые брали у него интервью на тему, скоро ли он отдаст за вчерашнее и зачем лезть пить по новой, не отдав предыдущее: такое странное оказалось интервью.
В результате министра стукнули еще полной бутылкой по голове, и он, не поняв ничего, стал оглядываться, где тут телекамера и как бы не попасть впросак, когда снимают в прямом эфире.
Там мы его и оставим.
Затем Эдик, увидев трансляцию любимого балета «Лебединое озеро», зафиндилил дивного красавчика танцора, одетого в белый костюм с жемчугами, прямо в идущую по соседству передачу о валяльной фабрике, причем сразу же на конвейер, где овечья шерсть проходит разные стадии обработки (ее мнут, колотят, прочесывают насквозь, мочат в керосиновой ванне и, наконец, пускают под валики, чтобы затем, в конце конвейера, на ленте стоял и не шатался новенький красавец валенок).
Танцор в белом, помятый и поколоченный, сам сошел с конвейера после ванны с керосином, увернулся от могучих валиков и в результате вынырнул на складе готовой продукции, причем почти без костюма, и был вынужден прикрыться валенком, и все это на глазах у телезрителей!
А вот на соседнем экране из-за отсутствия танцора застопорился балет, балерина была вынуждена одна исполнять па-де-де, то есть танец на двоих, и, не найдя вовремя поддержки, с разбегу прыгнула, залопотала на воздухе ногами, как гусь перед приземлением, и шлепнулась в оркестровую яму, пробив барабан.
— Бамм! — закричал в голос барабанщик, потрясая колотушкой в воздухе, так как ему пришло время бить в барабан, а балерина плотно засела там.
(Через два дня пошел поток писем от телезрителей, которые благодарили режиссеров TV за смелое решение классики, за новое направление в хореографии, а то старое надоело, как собака, и т. д.)
Эдик же веселился от души, шаря взглядом по экранам, и нашел на зарубежном телевидении вполне благополучную, сонную демонстрацию протеста, которая шла по чистым, ухоженным улицам в сопровождении микроавтобусов (спокойно, человек в метре от человека) и несла плакаты на неизвестном Эдику языке и на этом же языке плавно произносила в мегафоны какие-то мирные лозунги.