– Наверно, сомневается. А потом… Таратор? Что это? Вроде русской окрошки?

– Так точно, – я вытянулся.

И добавил:

– Вначале протараторит, и вслед побанится.

В МЕДВЕЖИЙ УГОЛ

На обитом зеленым сукном столе, вроде биллиардного, только без бортиков, возлежали два конверта. В первом была та самая записка, найденная в книге «Денис Давыдов. Библиотека поэта», во втором – письмо от Лены Бузаевой. От жены.

В нашем царстве-государстве еще существовала почта для бумажных отправлений. Ее оставили для тех, кто скучает по натуральному, древнему миру. Эта почта была дорогой, и она дорожала с каждым годом. За блажь полагалось платить.

Меня будто заколдовали. Я время от времени открывал конверт с письмом Лены. Перечитывал его. Лена писала о своем отдыхе. Весело, не сердито. Мне нравился стиль. Потом я складывал письмо вчетверо. И опять засовывал в конверт.

Какой-то морок.

 Минут через пять я снова вынимал и читал Ленино послание… Я ловил себя на абсурдной мысли, что боюсь, а вдруг это послание с «поцелуем» в конце исчезнет, растворится в общей нашей бузе. Вон ведь – она писала, что любит, а потом – удаляла. Если Филимон не врет.

В нерушимости другой, желтой, записки я был стопроцентно уверен. Цидуля живет уже чуть не целый век. Более того я, а не Филимон, не Маша с Мишей, разгадал заветный  вензель «ВМ». Это было словосочетание – Верхняя Маза. Родина моего отца и последнее пристанище партизана Дениса Давыдова.

И в чертеже-то я кое-что прояснил. Разобрал бисер почерка: «Дорог!» Кто дорог? Что дорого? Абракадабра и только. Все ж осенило. Ведь стрелка ведет от слова «Дорог!» к ясным инициалам «ВМ», Верхняя Маза. Дорог, дорог… Но вывернем слово наизнанку. Так и есть – это «!гороД». Такая нехитрая конспирация. Из города – ехать в Мазу.

Я потянулся было за письмом Лены, но тут постучали. Вошел Филимон с деловитым лицом. Белая прядь на голове искусственного гусара подобострастно дернулась.

Я уже знал, что буду говорить. Я решился:

– Кирилла Петрович Троекуров из повести вашего друга месье Пушкина послал гувернера к медведю в клетку. Я не так жесток.

– Не так жесток, – эхом вторил робот Филимон.

Наш век все же преобразовывал любителя бузы, ёру – в мелкого чиновника. Гусар шаркнул ногой.

– Так вот, Филимон Прокопьевич, так, кажется, Вас звать?

– Васильич я.

– Не важно. Медведи у нас накрылись медным тазом.

Гусар сделал недоумевающее лицо

– Медный таз, медный таз… Как это?

– Не копайтесь в контенте. Идиоматическое выражение.

Робот явно не услышал или шутил:

– Идиотическое?

– Матическое! Ходовое, образное. Значит, пропали медведи. Ушли в астрал… Шучу. А вот углы остались. Остались, оста-а-ались медвежьи углы. Я вас туда пошлю. В угол!

Робот, как ни странно, оживился.

– Рано радуетесь, Филимон свет Васильевич, там нет ни ванной, ни теплого туалета.

– Мне как-то без надобности. Я искрой выхожу.

– Ну-ну… Как Вы относитесь к моему Мишке?

– Пытливый мальчик. Со знаком плюс, – неуверенно произнес Филимон Васильевич.

– Но он живет в тепличных условиях. От этого и пытливый. В теплицах мужчины не вырастают. Так – рыхлые тыквы. А надо, чтобы он был конь-огонь.

– Так. Верно.

Филимон опять шаркнул ногой. Это начинало раздражать.

– Не перебивай! Пока жены нет, пущу-ка я вас в этот медвежий угол. Некий олень (слово было сказано с ударением на первый слог) начертил шутливую карту. Ну, как в «Острове сокровищ». Читали? Пираты и прочие записные бретёры.

Техус притих.

– Клад! Вы задумывались над этим словом?

Филимон молчал. Не задумывался. Застыл в подобострастной позе.

– Клад! Пусть мой отрок Мишка клад ищет. Это развивает, не вечно же ему шарить по экрану компа. А тебя с ним посылаю, чтобы следил. И отроковицу Машу. Она? Она, чтобы за тобой наблюдала.

Филимон откашлялся:

– Гммм, мы и так…

– Только ты это… Постригись, побрейся, усы – секир башка. Накинь на себя наш наряд. Лучше – футболки, кроссовки.

Он все же шаркнул. Это меня взвило:

– Я слышал, что сейчас в футбольной команде Гваделупы играет некий Денис Давыдов. Хотите к ним? В Гваделупу? Вы взбрыкиваете четко. Пойдите, Филимон Васильевич, позовите ребят!

Пришла Маша. Явился и Миша. Миша был почему-то угрюм и недовольно поглядывал на Филимона.

– Что я такого ему сделал? – пробормотал робот.

Я объяснил задачу. Маша восприняла это все легко. Она любила путешествия. И в детстве у нее любимой сказкой была сказка о лягушке, которую тянули за собой летящие утки. Миша тоже оставил грусть. Хотя пытался возразить по поводу Филимона. Зачем, мол, он нужен? Киберсиликон.

– Начальником экспедиции назначаю Марию Афанасьевну Бузаеву, – приказал я. – Еще одну сопроводительную записку напишу. И кое-какие рекомендации. Вам. Там, в Верхней Мазе, живет мой друг Владимир Владимирович… По фамилии Елянюшкин. По кличке  Еленя. Он вам поможет освоиться.

– А чем Верхняя Маза от Нижней отличается?

Это сыночек. Язва.

– Есть еще и Средняя.

– Понятно-ясно, понятно, что ничего не понятно! – хмыкнул младший Бузаев.

– А как с гусарской формой? – перебил Филимон Прокопьевич.

– Оставьте дома! – коротко отрезал я. И щелкнул по конверту с картой и смешными стихами о подзатыльнике Петра Первого.

Конверт, получив своё, улетел в сторону Маши с быстротой биллиардного шара.

– Значит, и форма моя гусарская накрылась медным тазом, – дурашливо ухмыльнулся робот и, одновременно, поэт-партизан. – Временно?!

– Временно! Пригодится, чай, – весело откликнулся я. – Завтра и отправляйтесь. Шуруйте, готовьтесь к трудному путешествию. Эхххх!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ФЕНЯ

Робот Филимон волок свой тугой чемодан.

– Что там у тебя? – с въедливой гримасой спросил у него братик.

Робот не преминул съязвить:

– Валюта!

Батя провожал нас со светлой слезой:

– Вырастают…

Толкнул Мишку к вагонному трапу. И замер. Наверное, рифму нашел.

– С Богом, Михаил! Гммм… Михаил – коров доил. Эххх! В бабки там поиграйте. За меня. Обязательно!

Филимон заинтересовался:

– Каких коров? Какие бабки?

– В козны! – кричал уменьшающийся  отец.

Филимон легко вскинул чемодан на полку. Баул загадочно хрустнул.

В других царствах в вагонах у каждого пассажира своя кабинка, вроде яйца, «киндер-сюрприза». У нас пока до этого удобства не дошли. У нас – отсеки. Как в подлодке.

Я сразу заскочила на верхнюю полку. Люблю наблюдать за народом.

Отче рассказывал, что раньше в поездах ездили с жареными курицами. Только сел в вагон, и сразу пергамент, в который кур заворачивают, долой. И тут же все угощали друг друга этой снедью. Искали штопор, выпивали и пели песню «Кондуктор не спешит, кондуктор понимает».

Время  течет. Кур уже никто не ест. Это не то что немодно. Курятины зело хочется. Но за кур штрафуют. Есть же полезная пища, обеспеченная витаминами?!

Я повозмущалась.

– Это еще че, – потер руки робот Филимон, напичканный разными знаниями. – Чехову у нас тут было бы несдобровать. Его бы живо…

Филимон задумался. И выпалил странное слово:

– Его бы на цугундер… Жареных карасиков обожал. Но чтобы перед этим рыбки денек-другой в сливках бултыхались.

– Карасики… а…

Филимон, дурачась, кровожадно произнес:

– Застрелили бы из поганого ружья!

Я осторожно погладила Филимона по плечу:

– Это гумм…мманизм!

– Манизм, – эхом повторил Техус, Три Семерки, Филимон Васильевич.

У него, как у ацтека, имен куча.

И тут произошло. Они явились в фуражках, обвитых дубовыми листьями. Парень и девушка. С красными ртами, в красных шейных платках. Эти вочеловеченные карасики стали щупать пассажиров специальными сканерами, похожими на хоккейную клюшку. Проверяли: из какой нитки шит костюм и нет ли где овчины или, не дай Бог, песца.