Каждый день Умберто твердил, что бесполезно мнить себя Мессией и матерью Терезой, которой приспичило спасать всё человечество. Умберто твердил, что одному не справиться с таким объёмом работы. На неё и жизни-то не хватит. Порой он производил расчёты, сколько часов следует отводить на еду и сон, чтобы успеть переписать на новый лад хотя бы домашнюю библиотеку, и приходил к печальному итогу, что спать и вовсе не придется. Его выводы, словно встречный ветер, засасывали Андерсена в беззубый рот поражения и признания своей немощности, но цель слабым фонариком освещала путь.

Постоянно апатичные лица друзей только укрепляли в Андерсене стержень намерений. Но в то же время тоска товарищей удручала. В чём смысл этой регулярной писанины, если он не может помочь ближним? Недаром Библия гласила «Возлюби ближнего своего». Впрочем, и Священная книга утопала в крови, во грехе и в самоотверженных страданиях Христа. Мученика Божьего. Святого агнца. Зачем отдаваться, пусть и доблестному, делу, когда друзья сами нуждаются в поддержке? Вряд ли их спасут неумелые каракули.

Лёжа на экспрессивно мятых простынях и марая подушку мыслями, Андерсен, наконец, собрал мозаику воедино. Разгадка была потрясной. Сногсшибательной. Очевидной. Обречённой на провал.

Хоть в два часа ночи положено спать и гоняться за кроликами, воодушевлённый парень зашёл в беседу «Маноманов» и, отчего-то отчётливо зная, что Лох и Дали ни за какими кроликами не гоняются, отослал срочное сообщение:

«Друганы! Без вас мне не справиться! Нужна ваша помощь! Есть важное дело. Приходите ко мне, всё объясню».

Конечно, не образец публицистического объявления, но завлечь должно было. Андерсен счёл текст довольно интригующим, да и человеческая психика устроена так, что стимулирует откликаться на призыв, дабы не оставаться в должниках. Ответ не заставил себя долго ждать.

«В чём дело-то?» – прилетела весточка от Лоха.

«Написать, что ли, нельзя?» – поддакнул Дали.

«Ух, сатанюги! Сказал же, что только с глазу на глаз поговорим, – не сдавался Андерсен, – так что подтягивайтесь завтра с утречка, а?»

«Дружище, – написал Лохматый, – а если я не один приду?»

«А с кем это?» – удивился Андерсен.

«С ангелами» – как-то размыто и чересчур пафосно ответил Лох.

Андерсену ничего не оставалось, как разрешить приводить хоть ангелов, хоть чертей. Может быть, утешал себя парень, с ними сподручней будет, компания веселей окажется, да и процесс пойдёт плодотворней.

«Ну, тогда и меня ждите» – заинтересовался Дали. Не мог же он пропустить снисхождение крылатых невинных божков.

В Раю

Как-то не сговариваясь, Мэрилин и Лох, словно подобранные с улицы котята без ушей, хором прижились у Купидона. Мэрилин больше не находила сил на хождение по кабакам, да и Лоха всё сильнее изматывали постоянные поиски денег и визиты к счастьедиллеру. Купидон же не умел отказывать и всегда одаривал гостей сахарными улыбками и сладкими словечками вроде «пупсик», «малыш» или «детки». Правда, ему пришлось купить весы и выделить подросткам свою кровать. К счастью, оба были такими худыми, что с лёгкостью уместились бы на одной полке в поезде. Самому Купидону было приятно ухаживать за своими «детками», ему нравилось заботиться о них и видеть себя в роли щедрого папочки.

Постепенно у них сложилась своя рутина, свои ритуалы и традиции. Утро не могло обойтись без взвешивания и слёз Мэрилин, приёмы пищи оборачивались скандалами и долгими уговорами, уборка полностью ложилась на плечи Купидона, и потому в квартире царил постоянный бардак. Раз в неделю троица выбиралась в магазин за продуктами и новыми платьями для их глупой блондинки. Вся женская одежда смотрелась на ней безобразно, но Мэрилин настойчиво скупала изящные костюмы, расшитые пайетками. Не обходила она и шляпки с загадочной вуалью, бесконечно выбирала новый блеск для губ, подчёркивающий её хрупкость и нежность.

– Мне нужен блестящий светло-розовой, – нараспев говорила она и пропадала в лабиринте ароматов и витрин.

Лох бледной тенью шатался за Купидоном, чуть ли не поклонялся ему и суетливо изливал благодарности, когда получал чистые стрелы и, тем более, чистый порошок.

– Спасибо, друг, – мямлил он своим тихим тающим голосом, – спасибо, – повторял он и уединялся, где придётся.

Лохматый не мог представить лучшего расклада и жил только моментами дивных просветлений. Всё остальное время он эти моменты ждал. Несколько раз на дню он парил, качался в облаках, поедал их, словно сладкую вату, катался на единорогах и смотрел на медведей в цирке. На слонов на фонтане. Завороженно глядел на брусничного цвета кровь, завороженно выдавливал свои угревые гейзеры, зависая перед зеркалом, и также завороженно раскачивался в объятиях любви. Часто Лох чесался и, если Купидон задерживался, начинал нудить и требовать Мэрилин, чтобы она отдала то, что своровала.

– Пожалуйста, Мэри, верни мне сахарок, – просил он, – он же калориен. Зачем тебе калории? – ласково бормотал Лохматый, гладя девушку по спине и по ногам-иголочкам, надеясь нащупать заначку. Или, по крайней мере, подкупить её лаской, но девушка только непонимающе хлопала накрашенными веками, словно крыльями яркой бабочки.

Набоковская бабочка

Жизнь в доме Купидона оказывается не такой уж и плохой. Единственное, что раздражает, так это его постоянные нотации в духе «советов от бабушки» а-ля:

«Детка, не занимайся самоедством».

Или:

«Детка, будь объективной».

Или:

«Детка, будь разумной».

Или:

«Детка, будь».

Морали читать может каждый первый незнакомец со двора. Всегда легко занимать правильную позицию, когда не касаешься ситуации. Когда ходишь в стройном аппетитном теле. Когда жрёшь, сколько влезет, и не раздуваешься в боках. Когда не похож на ходячий кусок теста.

Наивный Купидончик – считает, что может меня спасти. Что меня вообще надо спасать. Почему-то ему не приходит в голову, что я не хочу быть спасённой. Тратит уйму времени, заставляя есть гадкую кашу пятидесяти оттенков серого. Пить молоко. Жевать рис. Покупает спелые бананы. Готовит форель на овощной подушке. Изобретает полезные смузи. Хренов кулинар. Хренов соблазнитель. Как будто я не лопаю во снах мягкие баранки и тёплые блинчики с мёдом. Как будто не разглядываю фотки с разными вкусностями. Рулетами с кремом. Бутербродами с джемом. Спагетти с креветками. Как будто не представляю мармелад с сахаром. Картофельное пюре с тефтелями. Румяные сырники с хрустящей корочкой. Оладьи со сметаной. Как будто не вспоминаю, лёжа в постели, пиццу с плавленым сыром. Макароны с курицей. Вафельные трубочки. Пряники, посыпанные пудрой.

Мне приходится отказываться от всех этих быстрых углеродов, белков и жиров. От жидкого шоколада. От клетчатки и витаминов. Зато я могу примерять самые узкие плавочки и юбки. Всё, что меня смущает – это исчезнувшая грудь, но её всегда можно создать искусственным способом. Заснуть шары газеты в бюстгальтер. Надеть силиконовые накладки. Прибегнуть к пластической операции.

С каждым приёмом пищи мой мозг становится всё изощрённее. Всякий раз, идя за стол, беру с собой славную сумочку с пухом. Когда Купидон отвлекается на Лоха или просто отворачивается, со скоростью света соскребаю содержимое тарелки в клатч и принимаюсь работать челюстями. Если план А не действует, приступаю к запасному алгоритму действий. Словно шкодливый хомячок, запихиваю как можно больше еды в рот, мелко-мелко разжёвываю её и делаю вид, что глотаю. Если под рукой нет салфетки, то ступаю в туалет и сплёвываю густую смесь в унитаз. Нажимаю на кнопку спуска. Часто выдумываю, как перекусывала в кафе, возвращаясь из супермаркетов. Как покупала мороженое в нашем ларьке. Рожок с воздушными белыми сливками и красными спиральками или вкусно пахнущее эскимо. Но одним из главных моих оружий является раннее пробуждение. Если удаётся проснуться раньше всех, то тут же крадусь в кухню и начинаю тихо шуршать в холодильнике. Очищаю банан и выбрасываю кожуру в мусорное ведро в качестве улики. Саму ягоду прячу в целлофановый пакет, к ней добавляю порцию творога. Затем засовываю прозрачную пиньяту в бежевую сумку покрупнее. Когда предоставляется удобный момент, выбрасываю её в мусоропровод. Делов-то.