– Конечно.

– А что здесь происходит? Музыка – или это у меня голова гудит. Может, мне остаться?

– Справятся без тебя.

Когда они вышли наружу, уже звучали динамики колонок, мираж восстановил недавнюю картину, и даже голос в микрофоне, отсчитывающий первый разряд чисел, подоспел из одного театра действий в другой, не изменяясь. И уже не музыка, не концерт для массовки – завопил чей-то голос, призывая, осуждая и уничтожая, издалека фигура схожим силуэтом освятила место выступления, и на подиум потянулись персонажи друг за другом. Начали по очереди подходить к микрофону, декламируя в пространство, перехватывая эстафету и передавая великодушно. Запутался один из них в проводах, выдернул чеку из гнезда. Звук провалился. Иконостас осуждающе повернул профили к эпицентру, не зная, как себя демонстрировать в данной ситуации. Но засуетились, щупая на четвереньках вдоль «лапши», и быстро восстановили. Зацокали языком в мягкую поролоновую подушечку, испуская пары истины, посчитали считалку, вздохнули. Высокий, быстро сменивший свою вигонь на спортивную колумбию, просунув предварительно голову в воротник шерстяного свитера с подворотом, перепоясав джинсы ремешком от дяди Левы, притопнув ножкой в лайковых туфельках о пол, чтобы согреть пальцы в тонких носочках, оторвался от иконостаса. Длинный козырек прикрыл очки от сфокусированных софитов. Глянул на себя со стороны. Не так, мешает, нет величественности, привабливости – гламурно и недемократично, вдалеке от народа – скинул, передал кому-то из свиты. Сверкнул плешью, стряхивая бремя, но тут же подхватываемое и фиксируемое лямками на плечах – ни с кем не делимое. Сделал «па» вперед – носочки врозь, коленки вместе – и понеслась! Отрепетировано! Без вмятин в словах и слогах, без выбоин в предложениях. На третью четверть притоп и пауза, можно кашлянуть для правдивости, подтянуть следующий абзац, и жаль, что нет под боком хормейстера – поверил, уж будьте покойны – поверил бы. Но верили не все. И даже пытались охладить пыл пылью, посыпая голову белым пеплом.

Вот оно! Эврида-Эврипида! – воскликнул вроде, но никто не услышал. Все были обращены к иконостасу, с которого все еще вещали, уже не прерываясь на беззвучие. Он развернулся, увлекаемый Леной под руку.

Дозвонилась.

– Всё хорошо, – сказал, прикрывая микрофон, чтобы не было слышно. Но звуки просачивались сквозь щели между пальцами.

– Это с улицы, сейчас везде шумно, – ответил на вопрос. Но жена не унималась.

– Со мной всё в порядке. Не знаю, где кум. Ты слышишь? – это я, значит, со мной всё в порядке, а ты умница все равно. И я вас всех люблю.

Это был последний козырь, но и он не сработал.

«Я уже все знаю. В больнице был? Зашили? Давай, разворачивайся домой. Я в новостях видела. Вот только не поняла – ты там на чьей стороне? Ничего не хочу знать», – сказала с ноткой в голосе, и непонятно было, о чем больше она беспокоилась: о его верности или здоровье. Он соглашался безоговорочно, успевая вставлять двусложные звуки. «Я позвоню, как только буду знать, когда смогу уехать», – отвечал он. «Уезжай, пока не поздно. Уезжай». «Не могу», – зачем-то сказал он. «Иначе я приеду». «Нет. Этого не надо. Не надо. Всё будет хорошо. А тебе нужно быть рядом с детьми». Было не очень убедительно, что-то не то выскакивало в его словах, но он не сумел перебороть в себе нечто, болела голова, и тупая чувственность растеклось по его сознанию.

– Что-то голова разболелась. От напряжения, наверное.

– Тебя сейчас Вика домой отведет.

– Я не спешу. Посижу немного и все пройдет.

– Это тебе кажется. Я тебя все время за руку держу. И потом – что тебе здесь делать. Здесь условия – сам видишь. Теперь раненых будет ещё больше. Если есть возможность – лучше дома. Если будет штурм, всё может случиться… Вику заодно проводишь, и мне спокойней будет. А завтра я приду, куплю чего-нибудь, приготовлю.

Аргумент про Вику сработал. Он согласился. Вика ждала его, кроме сумочки в руках у нее ничего не было.

– Осторожней в дороге, Витя, прошу.

– Что, так плохо?

– Плохо.

– Тогда как же ты?

– Я никуда не полезу и всегда успею уйти.

– Но они не успели.

Он кивнул на Вику.

– Они не знали, что такое будет.

И через мгновение добавила.

– Да и никто не знал.

Голова шумела, пока Вика вела его, а за спиной слышен был бой барабанов, голос в репродукторах и что-то еще невнятное, но тревожно необычное, непривычно новое для слуха. Они шли, и он наслаждался морозным воздухом, глотая легкими, а звуки всё отдалялись и глохли за строениями и поворотами улиц, пока Викина рука не сжала крепко и не дернула его, останавливая, но они были уже слишком близко, и живот молоденькой беременной, бледной и с дрожащими руками уставился в их сторону, пока муж её, постарше, без шапки, которая лежала рядом у его ног, водил рукой по взъерошенной шевелюре, пытаясь заслонить собой болотного цвета вселенский Lanos.

– Ну что остановились, проходим, – сказал Доня, поводя битой и отодвигая в сторону парня, чтобы видеть его и Вику. Юра и двое стояли рядом, но Петровича среди них не было. Наверное, за углом в переулке или в темноте под деревом, где не видно, чем он занимается в холод, хотя даже и видя, чем он занимается, – ну кто скажет слово.

Доня вгляделся из-под фонарного луча.

– Во, наши, – сказал Юра из-за плеча парня, смиренно сделавшего шаг в сторону. – Это наш.

Вика снизу заглянула ему в глаза, пытаясь найти ответ. Но ответа не было. Была бледность, пробивающая сквозь полумрак и сжатые, подрагивающие губы.

– Витёк! – воскликнул он. – Ловкач! Куда пропал?

Разбитое в мозаику лобовое стекло отсвечивало мелкими прожекторами, наложив сеточку на лицо Дони, пробегая по игривой бите. Вмятина на капоте тенью легла на лакированную поверхность.

– Что случилось? – спросил он не своим голосом, и кровь запульсировала в висках. Он заглянул в водительскую дверь – ключи в замке зажигания мертво повисли вместе с брелком защиты.

– Автомайдан, – сказал Юра.

– Мы никакого отношения к автомайдану не имеем, мы ехали домой. Разве вы не видите, что моя жена беременна?

– Заткнись! Прикрытие, – спокойно ответил Доня. Бита нервно дернулась в руке, задрожала конвульсивно. – Небось, привязала подушку к животу – а мы сейчас это проверим.

Времени не оставалось. Но тут затошнило, закружилась голова.

– А что так слабо? – он через силу кивнул на стекло. – Дай-ка.

Он выдернул свою руку из мокрой ладошки Вики, а затем биту из рук Дони. В голове движение остановилось и повеяло ментоловым холодком. С размаха ударил по мозаике. Дробленые фрагменты дождиком зашумели внутрь, оставив канву по периметру вдоль резинового крепления. Парочка отшатнулась.

– А вы садитесь! – повернулся он к ним. Те осторожно втиснулись на пассажирские места.

– И ты садись, сказал он Вике.

Юра начал беспокоиться. Покосился на него.

– Ты что хочешь делать? – спросил и сделал шаг вперед.

– Сожгу к чертям собачьим. Всех. Зажигалка есть?

Полезли в карманы.

Пауза на размышление. Выигранные две-три секунды.

Но ближе оказался Доня, не вникая в произнесенное, а реагируя на действия профессионально. Он тоже сделал движение, закрывая собой Юру. Тогда он ударил. Сильно, в Доню, по телу сбоку, и тут же приготовил короткий замах для Юры. Ничего не возникло в его памяти, ни разбитые головы, ни покалеченные тела, улитками закрученные вокруг себя, покрытые густой вязкой слизью, истекающие ею… Но тот отпрянул от рухнувшего со стоном передовика. Двое прижались к невидимой воздушной стене. И если где-то в темноте и была подмога, то уже не успевала, так как он сидел внутри машины. Одной рукой закрыл дверцу, пока включал зажигание и стартер одним поворотом, нервно снял с ручника и направил автомобиль прямо без разбора, не полагаясь ни на быструю реакцию разбойников, ни стараясь маневром объехать, оставляя сзади себя ошарашенную группу людей, обездвиженного Доню на асфальте рядом с шапкой и запах горелой резины. Машину сильно качнуло, когда заднее колесо переехало через что-то мягкое, и все в машине поняли, через что именно. Вика и парень побледнели, но он не видел, сосредоточившись и мыслями, и взглядом на дороге. Беременной и бледнеть уже было ни к чему – даже на улице ее бледность отсвечивала.