Те, кто избежал подозрения и "исповеди", ожидали своего несчастного товарища на выходе из блока, у стоящего автомобиля, на котором смены возвращались в жилую зону. В большинстве случаев подозреваемый, пройдя унизительную процедуру, присоединялся к своей бригаде, но становился крайне неразговорчивым и хранил гробовое молчание по поводу пережитого инцидента. Никто с достоверностью не знал, что же произошло с ним и виноват ли он. Но иногда человек не возвращался в свой вагончик, а его товарищам сообщалось, что контракт с ним разорван, сам он срочно депортирован с объекта, а его делом занимается прокуратура.

Когда Шишков вошёл в "исповедальню", его товарищи под присмотром "секьюрити" уже облачались в чистую униформу военных строителей. Быстро окинув взглядом помещение, Николай вдруг ощутил на себе пронизывающий холод чьих–то глаз, и ему стало невыносимо страшно. На какое–то мгновение он представил, будто голенький лежит на операционном столе, а вокруг него собрались хирурги–садисты, решая, с чего начать вскрытие тела. Кожа покрылась омерзительными мурашками, и его передернула нервная дрожь. Резко обернувшись, Николай увидел за своей спиной Падре, стоящего у стены со скрещенными на груди руками. От неожиданности Шишков на мгновение потерял дар речи.

– Замёрзли? – участливо спросил Падре, глядя прямо в глаза Николаю. Его губы чуть тронула ироничная улыбка, но в остальном ничто не выдавало угрозы, исходящей от этого человека.

– Да, немного, – тихо промямлил проходчик.

Падре понимающе кивнул головой и с безразличным видом направился к своему обычному месту в дальнем конце комнаты. "Неужели пронесло?" – с надеждой подумал Шишков и поспешил к своему шкафу. Одеваясь, он старался не смотреть в сторону Падре, но кожей чувствовал на себе его просвечивающий взгляд. От напряжения на лбу выступил пот, а движения стали нервными и суетливыми, как ни старался он выглядеть спокойным и равнодушным ко всему.

Товарищи уже полностью оделись, и Падре жестом приказал им выйти. Оставшись один на один с тремя "секьюрити", Николай почувствовал себя беззащитным, как ребенок, и заспешил, все еще надеясь избежать "исповеди" перед страшным человеком с манерами священника.

– Можете не торопиться, Николай, – раздался спокойный голос Падре. – Я думаю, что нам с вами есть о чем поговорить. Не так ли?

Внутри у Шишкова все оборвалось, губы вдруг пересохли, а язык стал непослушным. "Кажется, сгорел", – мелькнула в голове мысль, и он с обреченностью приговоренного выдавил из себя:

– Если желаете…

4.

– Так вы поможете мне?

Должно быть, Киселёва заметила печать глубокой задумчивости и сомнений на лице Максима, и он поспешил ободрить клиентку:

– Да, мы сделаем всё возможное, чтобы найти вашего мужа. Ведь именно этого вы хотите?

– Боже мой, конечно же! Найдите его, умоляю. Я отдам всё, лишь бы знать, что он жив.

– Успокойтесь, Ольга Петровна, – мягко сказал Марьин. – Будем надеяться, что с Алексеем Васильевичем всё в порядке…

– Нет–нет, с ним что–то случилось! Я чувствую это, – негромко сказала женщина. – Только бы он был жив. Только бы…

Она всхлипнула и поспешно достала платок, промокнув им набежавшие слезы. До сих пор Киселёва держалась хорошо, несмотря на тяжёлое потрясение, но нервы всё же сдали, и эмоции выплеснулись наружу. Максим молча налил в стакан лимонад и придвинул его к клиентке. Через пару минут Ольга Петровна несколько успокоилась и, тяжело вздохнув, тихо сказала:

– Извините. За эти дни я столько всего передумала. Я чувствовала, что что–то должно было случиться. Это… витало в воздухе вокруг нас.

– Что вы имеете в виду, Ольга Петровна? – насторожился Марьин.

– Не знаю. Не могу сказать ничего определённого. Просто ощущение близости какой–то беды.

– Но ведь такое ощущение должно на чём–то основываться? Может, в вашей жизни произошли какие–то события, вызвавшие подобные ассоциации? Мне важно знать всё.

––Как сказать вам, Максим… Извините, не знаю вашего отчества.

– Максим Максимович, – ответил Марьин. – Но можно просто –Максим.

– Понимаете, Максим… Максимович, таких событий произошло немало за последний год, и все они – трагические и очень печальные. Возможно, именно это и вызывало у меня тревогу, нехорошее предчувствие. И вот теперь оно сбылось.

– И что же произошло за этот год? – спросил Марьин осторожно.

– Цепь несчастий. Нет, не с нами, но с близкими нам людьми, с нашими друзьями и коллегами. – Киселёва с минуту помолчала, припоминая, и с печалью продолжила: – Все началось ровно год назад. Сначала погибли Ваня Аверин с Леночкой в автокатастрофе… Ужасный случай, нелепый и ужасный. Они возвращались со свадьбы своей дочери домой, и их машину сбил какой–то грузовик. Говорят, Ваня был пьян, но ведь он никогда не брал в рот спиртного, особенно за рулем. Он всегда был примером самодисциплины и твёрдости характера.

– Но все же – свадьба дочери. Возможно, позволил себе немного.

– Ваня?! Вы его не знали, Максим Максимович, а Лёша проработал с ним почти двадцать лет. Они с Леночкой, это его жена, часто бывали у нас, пока не перебрались в Питер. Нет, мы не верили, что виноват был Ваня.

– Так Алексей Васильевич был связан с ними по работе? – уточнил Марьин.

– Да. И Ваня, и Леночка – тоже геологи. Алексей Васильевич был начальником экспедиции, а они – еще зелёные выпускники института. Вот он их и опекал, а потом отношения переросли в крепкую дружбу.

– Понятно, Ольга Петровна… Если я правильно понял, эта трагедия оказалась не единственной?

– Да, к сожалению, – вздохнула Киселева. – Не успели мы приехать с похорон Авериных, как дома новая телеграмма: на Камчатке в экспедиции погиб Валера Медведев. И тоже несчастный случай. Сорвался с обрыва. Лёша и я тяжело переживали кончину друзей. Чтобы как–то оправиться, муж предложил сменить обстановку и какое–то время пожить вдали от Москвы, на природе. Я согласилась, и мы стали думать, куда поехать. Но все разрешилось неожиданно и, как оказалось, довольно удачно. Как–то к нам заехал ещё институтский товарищ Алексея, разговорились, и он предложил пожить у него под Угличем, в доме матери. Дом пустовал уже пару лет, так как хозяйка умерла, а сын жил в городе, да и то больше наездами. Фамилия товарища Алексея – Храмов, Вадим Игоревич Храмов. Он тоже на пенсии, но нашёл себя в бизнесе. Работает в какой–то коммерческой фирме заместителем директора… В общем, мы приняли предложение и поехали в деревню. Места там замечательные, очень живописные. Лёша целыми днями пропадал "на натуре" с этюдником, я занималась наукой: нужно было закончить работу над монографией и написать несколько статей. Одним словом, всё было как нельзя лучше. Мы думали вернуться в Москву осенью, но нам там так понравилось, что прожили и зиму.

– А как же квартира, дача? Без присмотра оставлять на такое время…

– Ну, квартира на охранной сигнализации, так что мы не очень волновались, а дача… На даче у нас только сад. Договорились с соседом, что он присмотрит за деревьями, будет поливать, а урожай возьмет за труды.

– А как же коллекция, работы мужа?

– Сосед живёт там постоянно, в доме – крепкие двери и ставни. Кооператив у нас охраняемый, да и люди хорошие. Конечно, случается, и хулиганят мальчишки, но серьезных инцидентов не было. И потом, чему быть, того не миновать. Ограбить могут и при хозяевах.

– Вы правы… И когда же вы с мужем вернулись из деревни? – спросил Максим, делая пометки в блокноте.

– В конце марта. Кажется, 28 или 29–го, – ответила Киселёва, и на её лице вновь отразилась скорбь и боль утраты. – Едва мы приехали, как узнали ещё о трёх смертях… В сентябре умерла Валя Камкина от тромбоза, в октябре – Зимин Николай от передозировки наркотиков, он был радистом в архангельской экспедиции мужа, а вслед за ним – Гена Клочков. Гена был взрывником 30 лет. И подорвался, когда получал взрывчатку на базе, при погрузке. В голове не укладывается такое… И, наконец, совсем недавно, 10 мая, умер от инфаркта Михаил Афанасьевич Логинов, бывший начальник геологоразведочного управления, замечательный человек… После его похорон Лёша две недели ходил сам не свой, да и я тоже… Теперь вы понимаете, что чувствовали мы, потеряв столько друзей и знакомых за столь короткое время?