По небольшой дороге со свежеуложенным асфальтом, уверенно шел мужчина. Налакированные черные туфли ступали мягко и тихо, будто он был грозным хищником перед решающим прыжком. Его антрацитовое пальто сливалось с плотным и густым туманом, растворяя его и так на безлюдной улице. Руки скрывали кожаные перчатки, которые крепко сжимали зонт—трость. Осенняя погода, уже который месяц совсем не радовала жителей этого города, но он чувствовал себя комфортно, и не обращал внимания на чрезмерно повышенную влажность и промозглый холод.

С первого взгляда трудно было отгадать, кто же он: один из местных жителей или же случайно забредший путник, который сбился со своего пути.

Только те, кто давно жили здесь, знали, что с такой уверенностью, по тропам города, мог идти только один человек. Все, что находилось вокруг, смиренно боялось и уважало его. Даже старые многовековые дубы склоняли перед ним свои тяжелые безлиственные ветви. Здесь он был хозяином. Был сердцем Самбервилля.

Его твердая походка, вела к местной достопримечательности – к средневековому храму, который придавал городу еще более мрачный вид.

Небольшой католический храм величественно возвышался над туманным ландшафтом города и протыкал мрачное небо острой вершиной. Землистый цвет стен носил на себе отпечаток древности. Это было единственное здание, которое стояло здесь не один век.

Недостроенная продолговатая башня имела колокол, который звонил ровно одиннадцать раз, по приказу нового хозяина на самые великие, по его мнению, праздники.

Он слышал, что у подножья собора похоронено несколько поколений. Это было слишком символично и идеально для того, чтобы кардинально что-то менять. Витражные треугольные окна, словно пустые глазницы, зияющие под толщей серого смога, внушали тревогу и упокоение одновременно. А решетчатые остроконечные прутья, невольно напоминали о грехах, которые непременно придется искупить.

Его тяжелый взгляд скользнул по небольшим башенкам—шпилям.

Он прекрасно помнил, как несколько лет назад вложил в реставрацию этого храма чуть ли не целое состояние.

Его рука коснулась мощной ограды, та жалобно заскрипела и нарушила зловещую тишину. Он вошел в небольшой дворик, который не совсем вписывался в архитектурный шедевр, потянул на себя тяжелую, массивную кованую дверь, и вошел внутрь.

Два пальца опустились в мраморную кропильницу, которая стояла на входе. Незнакомец хотел перекреститься, но передумал.

Внутри было сыро и затхлый запах неприятно бил в нос.

Он поднял ворот своего пальто, раздраженно съежился, и прошел вдоль рядов молитвенных скамеек. На одну из них он неосторожно бросил свой зонт, нарушая звенящую тишину глухим звуком.

– Я могу чем-то помочь, господин Мэр?

На звук одиноких шагов, вышел невысокий молодой мужчина в черном костюме, с белой полоской под воротником.

– Пришел узнать, как дела, – гость безразлично осмотрел пресвитерий, – но раз уж я здесь, возможно, ты примешь меня, монсеньор?

Взглядом он указал на конфессионал, и святой отец сделал пригласительный жест рукой.

Храм снова наполнился эхом шагов и прекратился тогда, когда они вошли в исповедальню.

– Я могу начинать, монсеньор? – ровным голосом, без дрожи, словно исповедь для него абсолютно привычное дело, произнес он.

– Грех есть страшный яд для души. Если твоя душа просит очищения, то ей необходимо противоядие. Покайся и Господь простит тебя.

– Что такое душа, осмелюсь спросить? Ты как человек знающий, легко сможете дать мне определение сему придуманному органу, —ухмыльнулся мэр, который все это время пытался устроиться удобнее на деревянной лавке.

– Душа является сосудом. Чем наполнить ее – право каждого. Только нужно помнить, что грехи, как смола. Они впитываются, делают ее грязной и черной, – ответил святой отец.

Он пытался рассмотреть сквозь сетку лицо Мэра. В таком состоянии он его еще никогда не видел. Да и вообще, встречались они крайне редко. Мэр никогда не приходил на службу, но частенько жертвовал немалыми суммами в пользу храма.

– Ты хорошо знаешь сказки, монсеньор? Сегодня, скажем так, я даю тебе ключи от всех комнат в моей душе и если ты откроешь их кому-то еще, то запятнаешь ключи кровью. И эта кровь будет твоей.

Мэр оглядел скучным взглядом конфессионал, который напоминал ему скорее тесный и унылый склеп, чем место очищения.

Пауза затянулась надолго и вздохнув, он заговорил снова:

– Таинство исповеди и все такое? Я хорошо подготовился.

– Все верно. Ты можешь рассказать все, что тебя беспокоит, господин мэр, – кивнул монсеньор.

В своих ладонях он крепко сжимал небольшой деревянный крест.

– О, я и не надеюсь на индульгенцию. Это было бы неслыханной щедростью раздавать прощение убийцам.

– Каждый сын божий заслуживает на прощение…

– Что вы знаете, о любви до гроба? – перебил священника Мэр.

Ему хотелось совершить то, что он задумал, и покинуть эту давящую своими темными стенами, комнатку.

– Хотя у кого я спрашиваю? Для тебя нет другой любви, кроме как любви к Господу Богу. Но у меня не было другого выхода. Я встретил его в тот момент, когда остро нуждался в этом. Он стал моим учителем, духовным наставником и открыл глаза шире на этот грязный мир. А деньги? Деньги, которые он платил мне, по сути, за то, что и так мне нравилось, хватило бы на всю оставшуюся жизнь.

– Что он заставлял тебя делать?

– Я разве сказал, что меня кто-то заставлял?

В голосе Мэра послышались нотки возмущения.

– Ты сказал, что у тебя не было другого выхода. Выход есть всегда…

– И это говорит мне человек в рясе? Вместо того, чтобы спать с лучшими женщинами мира, касаться их манящих тел, пить дорогие напитки, жить в свое удовольствие, ты, монсеньор, существуешь в этом прогнившем храме и выслушиваешь бред грешников. Может быть, ты извращенец? Тебя возбуждают рассказы падших женщин? То, как они изменяют мужьям, а после, изменяют любовникам и плачут на твоем плече, вымаливают прощения, при этом касаясь своей упругой грудью?

Мэр и сам не понимал, почему так вспылил, но это был его храм. Здесь все принадлежало ему. И он знал, что все, что он скажет, будет выслушано. Внимательно и безукоризненно.

– Я служу Всевышнему и помогаю заплутавшим душам. Мне кажется, твоя душа так же потеряла путь к светлому, – спокойно ответил святой отец, хотя крест в руке с силой вжался в кожу.

– Душа… Ты как старый, заезженный проигрыватель. Пластинка порядком истаскалась, исцарапалась, а ты все так же продолжаешь настойчиво скрести по ней иглой, раздражая своим истошным скрипом всех адекватных людей. Но я тот, кто с легкостью может скинуть звукосниматель и все прекратится.

Мэр прикрыл на секунду глаза. Он пробовал на вкус мимолетный страх, который чувствовал нутром.

Чужой страх был для него наивысшим кайфом: лучше любых наркотиков и ярче любого оргазма.

– Господь давно спустился с небес и бесследно пропал в пошлых, безвкусно украшенных барах. Этот парень любит все невзрачное и примитивное. Иначе бы не создал человека. Пока он заливает в глотку любимое красное вино, такие идиоты как ты, возносят руки к пустым небесам. Но пока здесь есть я, ты можешь считать меня его заместителем, пасынком, бастардом.

– Я напишу тебе страницы из Библии, которые нужно будет прочесть. Молитвы, – начал святой отец, но мрачный гость снова раздраженно перебил его:

– Мы живём в двадцать первом веке. Я могу купить себе новое сердце, новое тело, любую внешность. Неужели ты думаешь, что я буду читать скудно сложенные стишки, которые ты называешь молитвой? Каноны, тропари, кондаки и акафисты – это все не мое. Меня тошнит от этих слов.

Он хлопнул руками по коленям, и поднялся с неудобной лавки.

– Только Святое Причастие способно даровать прощение, даже все вышеперечисленное тобой, находится в руках Божьих…

– Я так понимаю, мне следует покаяться искренне? – мэр прищурился еле сдерживая улыбку.