– Вам домой надо, – настаивал молодой человек.

– Затхло всюду. Попов гнать, – Толстой уже не обращал на нас внимания.

– Оставьте его, – сказал я молодому человеку.

– Да что это вы! – возмутился тот.

– Оставьте, это бесполезно.

– Да почём вы знаете!

– Знаю.

– Я побегу за доктором, – молодой человек убежал.

Толстой впал в забытьё. К станции подошёл поезд. На перрон сошли несколько человек – полицейские чины и люди в штатском. Все они направились внутрь станционного здания. Я отошёл в угол, пропустил их и устремился к вагону.

Я всё же попал в Москву. Это было ночью, и ночь была красивой. Я взобрался по пожарной лестнице на высотный дом где-то на Тверской – понаблюдать за разливом огней. Сел на край крыши, свесил ноги и болтал ими над ночным проспектом.

Стало едва светать, и из люка, ведущего с чердака на крышу, послышался шум. Ломали замок. Дверца приоткрылась, и в ней показался человек в чёрной маске, с большой сумкой через плечо. Я догадался, что это киллер выходит на исходную позицию. Спрятаться мне некуда. Я же ему очень мешал. Я свесился за край крыши, чтобы он меня, по крайней мере, не сразу заметил, и стал быстро придумывать заклинание, стремясь превратиться в кого-нибудь очень маленького, и придумал вот что:

Через мгновение я был не выше спички.

Киллер достал из сумки разборную винтовку с оптическим прицелом и стал монтировать. Я тихо подкрался и спрятался за оптический прицел, лежащий пока отдельно. Первый луч солнца заявил о себе. Небо становилось рассветно-очарованным. Я подумал: почему я должен стать свидетелем чьей-то гибели в эти чудесные рассветные минуты? Сейчас неважно, кто цель киллера – олигарх или держатель ларьков. Меня это нисколько не интересовало. Меня смущало то, что он испортит мне ощущение прихода нового дня. Вой сирен, кровь на асфальте – всё надоело. Пусть будет просто солнечный день. И я решил помешать ему. Я с трудом, но всё же втиснулся внутрь оптического прицела. Киллер закрепил прицел на винтовке и прильнул к нему. Я встал внутри прицела во весь свой маленький рост и прильнул со своей стороны к стеклу. Киллер слегка отпрянул, недоумевая. Затем он снова припал к прицелу. Я видел его огромный – выпуклый, как у лошади, – глаз. В это время, вероятно, появился тот, за кем он охотился. Киллер напрягся и стал медленно водить винтовку. Я забегал внутри прицела, стараясь закрыть ему перекрестие. Киллер сильно затряс винтовку, пытаясь меня нейтрализовать, и снова припал к оптике. Я сделал вид, что лежу без движения. Киллер изготовился к стрельбе. Я вскочил и стал быстро дышать на стекло прицела. Стекло запотело. Пока киллер совершенно напрасно тёр стекло, я снял штаны и принялся мочиться. Струя просочилась сквозь крепления прицела и попала киллеру на руки. Он отдёрнул руки, обтирая их об куртку. Затем быстро схватил винтовку и наскоро прицелился, но его цель уже скрылась. Он отсоединил прицел и швырнул с крыши. Я летел вниз в сверкающей на солнце оптике и ни о чём не жалел. Большая серая ворона схватила на лету прицел и полетела с ним на какой-то чердак. Она заглянула внутрь прицела, и её глаз показался мне огромным и лошадино-выпуклым. Ворона заметила меня и стала долбить клювом стекло. Стекло разбилось. Ворона, окрылённая успехом, громко каркнула три раза, я выскочил и принял прежние размеры.

Я добирался на метро до главной площади страны. Рядом со мной сидела девушка, держа в руках тоненькую книжку с названием «Литературные кроссворды». Одно задание я прочитал. Оно выглядело так: «Великий русский поэт, сын суки и потомка каннибалов».

Красная площадь. Утро. Православный коммунист выводил красной струёй из баллончика на мавзолее: ТЕБЕ ГОВОРЮ, ВСТАНЬ

ИДИ ВОН

ВОЗЬМИ ПОСТЕЛЬ СВОЮ И ХОДИ

На крыше ГУМа горела бегущая строка, а внутри её дублировал приятный женский голос из динамика: НЕ СОБИРАЙТЕ СЕБЕ СОКРОВИЩ НА ЗЕМЛЕ, ГДЕ МОЛЬ И РЖА ИСТРЕБЛЯЮТ И ГДЕ ВОРЫ ПОДКАПЫВАЮТ И КРАДУТ. НЕ ЗАБОТЬТЕСЬ, ЧТО ВАМ ЕСТЬ И ЧТО ПИТЬ, НИ ДЛЯ ТЕЛА ВАШЕГО – ВО ЧТО ОДЕТЬСЯ.

Далее шёл перечень товаров, цены и реклама.

На площади царило оживление: президент пытался говорить с обступившим его народом. Я пробрался поближе. На майке президента виднелась надпись: ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА.

Люди кричали: «Нам плохо! Надо бы лучше!». Что-то предлагали. Вдруг президент громко сказал:

– Бандерлоги! Фу ты, чёрт, – соотечественники! Знаете что! Пойдёмте в музей, я покажу вам новый экспонат.

Толпа ринулась за ним, заполняя музейные коридоры. Президент вошёл в самый большой зал и поднялся на балкон. В зале стояла гигантская русская тройка. Кони выглядели спящими. Возницы не было.

– Вот, – сказал президент, указывая на тройку. – Усмирили. Хватит ей носиться, ужас наводить. Пусть здесь стоит. Но я хочу вам сказать, – президент сошёл с балкончика по узенькому мостку, зависшему над сиденьем брички, – что если вы все будете жить плохо – пьянствовать, воровать, не платить налоги, то тройка эта долго не выстоит на месте, а рванётся вихрем и пройдётся по вашим нерадивым головам, пока у вас в очах не зарябит. И я эту тройку не удержу, да и удерживать не буду! Так что ступайте и не балуйте.

Народ расходился, тихо ропща.

Меня тронул за плечо какой-то человек:

– Представляете, один мой соотечественник недавно покрестился и теперь не знает, кто он – христианин или православный, – человек засмеялся. – Хотите, я познакомлю вас с одним обществом? Это новое общество, весьма прогрессивное.

– Что ещё за общество?

– О, вам понравится. Оно для продвинутых людей и затрагивает многие сферы сознания. Называется «Общество сознания тараканов». Вот литература, весьма недорого. Но главное, я могу свести вас с главою нашего общества, и он посвятит вас в такие тайны, из которых вам станет ясно, кто мы на самом деле.

Мы поехали за город и остановились у палаточного городка. Палатки стояли вдоль высокого забора. Людей мало. На деревянных воротах был вырезан большой таракан с отходящими от него лучами. Человек открыл ворота и пригласил в дом. В нём имелась одна большая комната – размером со спортзал, и кухня. На одной из стен был изображён раздавленный таракан. Посреди большой комнаты на животе с распростёртыми руками и вытянутыми ногами лежал человек.

– Что с ним?

– Это поза таракана. В ней мы саморегулируемся. Этот человек – наш учитель, адепт высшей космической саморегуляции. Он готовится к сеансу.

– А зачем на стене нарисован раздавленный таракан?

– Это у нас Стена плача. Чуть позже вы всё узнаете, а я пойду.

Учитель лежал минут пять, то закрывая, то открывая глаза. Затем встал и подошёл ко мне.

– Вы хотите стать совершенней? Вас удивляет то, что наше общество связывает себя с такими насекомыми? Тараканы – одни из самых организованных живых существ. И, в отличие, скажем, от пчёл – несравненно живучее. Мы берём самое важное в этих насекомых – умение организоваться и умение выживать. Их стремление к мусорным местам расцениваем как индикатор нарушения саморегуляции этих мест. Это своего рода команда свыше о том, что это место нужно привести в соответствие с его первоначальным значением – быть частью единого, целого, незамутнённого пространства, входящего в структуру саморегулирующегося энергокосмоса. Если же просто уничтожить тараканов, то это место всё равно не будет способно к саморегуляции, и, рано или поздно, тараканы появятся вновь, как посланники предупреждающих свыше.

– Так может, просто не сорить?

– Как же вы всё упрощаете. Это от неведения. Поймите, здесь всё гораздо сложнее. Начну с того, что многие исследователи отмечали, что ещё в конце девятнадцатого столетия вековые религиозные представления были поколеблены: вера, какая б она ни была, оказалась навсегда скомпрометирована передовым естествознанием. Различные модные течения, вроде позитивизма, теряли притягательность из-за толкований, выглядевших слишком элементарными. Незыблемые прежде истины оказались под сомнением. Более того: была подвергнута критике сама мировая целесообразность. Человечество занимала уже не только связь человека с другими людьми, но и с природой или историческим развитием. Оно желало окончательно выяснить свои отношения с богом и самим собой. Назревала насущная проблема – не только вписаться в мир, но и привести его в соответствие со своими о нём представлениями. Таких учений ещё не было. Государство также оказалось неспособным предложить сколько-нибудь приемлемую для интеллигентного общества идеологию. Вы не находите, что всё это перекликается с нашим временем? Только тогда интеллигенция ударялась в революционные теории, а это саморазрушение. Умы интеллигенции всегда нужно чем-то занимать. И я предлагаю самосозидающее учение.