"Умиление и восторг, которые мы испытываем от созерцания природы, - это воспоминание о том времени, когда мы были животными, деревьями, цветами, землей. Точнее: это - сознание единства со всем, скрываемое от нас временем..."
Лев Толстой.
Собирались в эту поездку долго...
А осень "уходила" постепенно, но неуклонно.
Проезжая, на автобусе, по плотине, я видел иногда синевато - белые, уже заснеженные хребты Хамар - Дабана, на противоположной стороне Байкала, километрах в ста пятидесяти от Иркутска. Чистота осеннего прохладного воздуха, красота открывающейся перед нами панорамы, вид водохранилища - просторов сине - зелёной, чистой воды в обрамлении золотых береговых березняков - восхищал меня и вместе порождал грустные размышления о "уходящей натуре".
... И вот мы выезжаем, а на улице дождь и листья на берёзах во дворе уже облетели, а погода похоже испортилась надолго...
Ожидая поездки в Саяны, я уже побывал в пригородной, прибайкальской тайге, полюбовался увядающим золотом лесов, синевой холодных пространств ангарской воды, подышал хрустально - чистым, целебным, ароматным воздухом, пожил недельку в одиночестве, в зимовье, в вершине таёжной речки Илги...
Но всё это были попутные, тренировочные походы, которые только готовили меня к главному, целевому - в Оку...
Об этих походах, тоже замечательных, я расскажу в другом месте ну а пока...
Из города выехали в четвёртом часу и набирая скорость устремились в сторону Байкала. За Шелехово, поднявшись на перевал, увидели снег, первый большой снег, который продолжал падать, на притихший, непривычно строгий, лес...
Дорога мокрая, скользкая, даже опасная, белой заснеженной лентой с чёрными проталинами - колеями посередине, стелилась под колёса, поворачивая то влево, то вправо, выбирая среди леса самые пологие подъемы и спуски.
- Хорошо, что ещё встречных машин немного, - подумал я и поплотнее устроился на переднем сиденье...
Перевалили через заснеженный, таёжный хребет, в сторону Байкала, но озера не увидели - всё заволокло тучами. Уже на крутом извилистом спуске к Култуку, посёлку в южной оконечности Байкала, подъехали к импровизированному рынку, на обочине, где продавали солёный, жаренный, копчёный омуль и остановившись, купили прямо из дымной коптильни, парочку ещё горячих рыбин, с одуряюще аппетитным, острым запахом копчёностей.
Проехав Култук, остановились поужинать в придорожном кафе и сьели по гуляшу, по тарелке щей и выпили по стакану чаю - дорога предстояла длинная, всего около шестисот километров, а от Култука километров четыреста пятьдесят...
Медленно опускались сумерки, когда мы переехали лесистый низкий перевал, между долиной реки Иркут, впадающего в Ангару и собственно байкальской котловиной, оставшейся позади. Перевал настолько невысок, что можно пробив канал, направить реку Иркут в Байкал и тем постепенно поднять его уровень и уровень Ангары, из Байкала вытекающей. Наверное, некогда, так и было, но потом Иркут повернул в сторону и между Тункинской долиной и Байкалом, образовалась перемычка...
Вскоре долина Тунки расширилась и справа возникла цепь вершин, сверкающих в вечерних сумерках серебристым, свежевыпавшим снегом. Тункинские гольцы в свете умирающего дня, виделись некими плохо различимыми массивными привидениями, на которых кое - где ещё отражались лучи давно закатившегося за горизонт, солнца...
Я смотрел в окошко на пробегающую мимо степь в обрамлении лесистых горных хребтов и думал, что Тунка, хорошее место для скотоводов и даже для земледельцев, которым занимались здесь издавна, но жить здесь постоянно, наверное, скучно...
В селе Тибельти, рядом с дорогой, высится холм, по преданию, насыпанный завоевателями - монголами, в один из своих походов на Запад. Курган стал могилой для павших воинов и по преемственности, сегодня, на его невысоких склонах расположилось местное бурятское кладбище. Люди, придерживаясь традиций, подхоранивают своих умерших рядом с могилами далёких предков...
... Пейзаж в сумерках, был однообразен и уныл. Слева, полого подползали к долине лесистые склоны холмов; справа, равнинную степь, там за рекой, ограничивали высокие гольцы, зубчатой чередой вершин; впереди, вдоль русла речек, впадающих в Иркут, то тут то там, виднелись редкие огоньки бурятских сёл и заимок, состоящих из бревёнчатых одноэтажных домов с пустыми, часто неогороженными пространствами между ними... Непонятно было, чем живут и где работают люди, населяющие эти убогие жилища...
В темноте, в свете фар, иногда, появлялись фигурки "гуляющих" по обочине дороги людей, а то и припозднившихся коровёнок бредущих в сторону "дома"...
Жизнь здесь шла своим осенним, скучным чередом и наверное особенно была невыносима для молодых, которые жаждали весёлого общения, а вместо, от скуки и безысходности впадали в тоску, порождающую бытовое пьянство. Невольно вспоминались Блоковские строки: "Ночь, улица, фонарь, аптека..."
Большинство же людей, как обычно в осенние тёмные вечера, сидели у телевизоров и после просмотра западных и отечественных боевиков с участием бандитов и ментов, мечтали о светлой радостной жизни, о любви, дружбе, о незнакомых странах...
В Кырене, центре Тункинского района, снега не было, улицы плохо освещены и мертвенно пустынны, и мы проехали, сквозь посёлок, в молчании...
Ощущение было, словно мы попали в прифронтовую полосу и жители боялись включать свет на улицах, чтобы не привлечь внимания "вражеских бомбардировщиков".
Быт этих деревень и посёлков, вызывал у меня грусть и горечь разочарования...
В Мондах, крайнем, к горам посёлке, было темно, холодно, и снег хрустел под ногами подмороженной корочкой. Было уже десять часов и на чёрном небе, появились яркие гвоздики звёздочек. Я, стараясь перебороть в себе мрачное настроение вызванное местным "социальным" ландшафтом, вспомнил, что неподалёку от этого места, в тайге, на границе с Монголией, стояла астрономическая обсерватория, с мощным оптическим телескопом.
