Я помню, как в детстве мы с мамой гуляли в парке и собирали кленовые листья, выбирая самые красивые. Вечером, когда мы возвращались домой, она доставала с полки большую энциклопедию, где на тысячах тонких и ломких страниц был напечатан миллион никому не нужных фактов. Книга пахла старой бумагой и пылью. Мы вкладывали листья между страниц, и к запаху бумаги и пыли примешивался сладковатый запах прелой листвы. Листьев было так много, что книга не закрывалась до конца и лежала скособоченная, с мятыми страницами – до тех пор, пока листья не становились сухими и тонкими, как страницы этой энциклопедии.

На Пасху я отвозила собранный осенью букет на могилу матери. На кладбище совсем не росли деревья.

Я была счастливым ребёнком. Да, у меня не было полной семьи. На самом деле у меня вообще не было семьи в полном понимании этого слова. Единственным моим родным человеком была мама. Когда-то она была очень весёлой. Я до сих пор вспоминаю её проказы и шалости, на которые она была горазда, когда я была совсем маленькой. Но годы жизни в одиночестве, под постоянным гнётом болезни, с маленьким ребёнком на руках сделали её характер жёстким и требовательным. Результатом перегрузок стали постоянные раздражительность и усталость. Я была счастливым ребёнком. Подростком я стала послушным.

Потому что нельзя было доставлять маме слишком много хлопот и волнений. Я любила маму и не хотела делать ей больно, но, к сожалению, у меня не всегда получалось. Иногда я взрывалась и устраивала истерики. Но каждый раз, когда я приходила просить прощения за своё поведение, мама с трудом его принимала, потому что каждый мой срыв был ударом по её здоровью, так как в результате сильных переживаний обострялся диабет, которым она болела с детства. И каждый раз я чувствовала себя предательницей, почти убийцей, и ненавидела себя за это. Но через некоторое время напряжение внутри нарастало, и я срывалась снова.

Я очень хотела быть хорошей дочерью, но на самом деле была просто ужасна.

А потом… Потом всё закончилось. Инфаркт. Мне было восемнадцать лет, когда её не стало. И у меня не осталось никого. Только воспоминания о счастливом детстве и огромная вина за то, что я была плохой дочерью.

И теперь это ничего не изменит: ни свечки в храме за упокой, ни букеты из сушёных листьев на могиле. Но я всё равно ставила свечи и сушила листья в старой энциклопедии в надежде на прощение.

Дни постепенно становились короче, а воздух – холоднее. По пути на работу я наслаждалась красивейшими закатами. Такие красочные закаты бывают только осенью. Но ночные смены стало очень трудно переносить. Почти весь световой день я спала, обрекая себя на подобие полярной ночи. Говорят, на севере зимой люди сходят с ума от отсутствия солнца. Охотно верю.

Из-за отсутствия солнца организм переходил в режим строжайшей энергетической экономии. Мне больше не хотелось ничего – кроме самых простых мелочей. Сигарета, выкуренная у открытого окна. Кружка кофе перед выходом на работу. Уютный диван после тяжёлой смены. Почитать новости в интернете между делом. И больше ничего.

В один из дней в наше кафе заглянул Андрей. Я долго ждала его звонка, беспокоясь из-за данного обещания: мне ничего не хотелось делать для него, с одной стороны, а с другой – я ужасно не любила оставаться в долгу. Но он как в воду канул. И я постепенно расслабилась и забыла про него. О нём не было ни слуху ни духу дольше месяца – и вот тебе!

Когда я увидела его за столиком, меня сначала одолели сомнения, он ли это – я почти забыла, как он выглядит. Но он пристально смотрел на меня с едва заметной улыбкой. Было что-то неприятное в этой улыбке, как будто он знал что-то постыдное про меня. Я сначала расстроилась и разозлилась, а потом мне внезапно стало смешно. Неужели должно быть стыдно за то, что мне было плохо, а он оказался в этот момент рядом?

Я, шутливо чеканя шаг, подошла к его столику, запустила руку в карман фартука, выудила оттуда блокнот, эффектным движением открыла его, нацелила карандаш на свежую страничку и, чуть согнувшись в поклоне, спросила:

– Чего изволите?

Андрей принял мою игру: приосанился, тяжело опёрся рукой на далеко отставленное колено.

– Изволю чашку чёрного кофею и французский круассан.

– Это и есть ваше желание? – я обрадованно улыбнулась.

– Э, нет… Ишь какая хитрая! Нет, это заказ вашему кафе.

– Нет у нас круассанов, – я немного убавила энтузиазм. – Только кексы и мороженое.

– А кексы вкусные?

– Да, очень свежие, с изюмом, мне нравятся.

– Тогда кофе, мороженое и кекс.

– Сейчас принесу.

Я передала заказ на кухню и пошла обслуживать другие столики. Принимая заказ у пожилой пары, я чувствовала спиной взгляд Андрея. Настойчивый такой взгляд. Мне стало неуютно, и я нервно оглянулась. Он сидел и смотрел на меня, уже без улыбки, с каким-то напряжением во взгляде.

– …и чай с малиной, – мужчина закрыл меню и протянул его мне.

– Не могли бы вы повторить? Я вас не услышала.

– Я сказал: принесите нам горячее молоко, блинчики со сгущёнкой и чай с малиной, – ответил мужчина с раздражением. – Неужели нельзя повнимательнее? Почему я должен повторять…

– Извините, пожалуйста, – я вежливо прервала старика. – Ваш заказ будет готов в течение нескольких минут. Вам оставить меню?

– Да, оставьте, пускай будет.

Я ушла на кухню, передала заказ и, приоткрыв дверь в зал, выглянула в щёлочку.

Андрей сидел, смотрел в окно и хмурился. Какой-то он озабоченный, в прошлый раз явно был веселее. И в прошлый раз мне показалось, что он моложе…

Он перевёл хмурый взгляд на дверь кухни, и я прикрыла дверь, прислонившись спиной к стене. Откуда он знает, что я здесь работаю? Что ему нужно? Зачем он пришёл сюда? Вообще-то работать под таким пристальным вниманием достаточно неприятно. Мне ужасно не хотелось возвращаться в зал. А с другой стороны, какая мне разница? Пока он не озвучил своё обещание – я свободна. Пускай смотрит, сколько вздумается, от меня не убудет.

– Заказ для пятого столика, – густой бас Сан Саныча прервал мои раздумья. – Давай быстрее, кофе почти остыл.

– Ага, – я подхватила поднос и вышла в зал, где снова наткнулась на напряжённый взгляд Андрея, тщательно выдаваемый за добродушный.

– Прошу, – я разгрузила поднос на столик перед ним. Андрей внимательно следил за каждым моим движением. Это невероятно раздражало. Я чувствовала себя как на экзамене: казалось, будто каждое моё движение оценивают.

– Спасибо, – сказал он и отпил из чашки.

– Хотите заказать что-то ещё? – да скажи, в конце концов, что тебе надо!

– Нет, спасибо, – ответил он, не глядя на меня. – Не могли бы вы меня сразу рассчитать?

– Конечно.

Пока я забивала в базу заказы и обслуживала ворчливого деда, Андрей выпил кофе, поковырял ложечкой мороженое, хмуро глядя в окно. Когда я принесла ему счёт, он вложил купюры в книжечку и, накинув куртку, ушёл.

Я собрала за ним грязную посуду. Он выпил кофе, съел чуть-чуть мороженого, а к кексу даже не притронулся. Вздохнув, я заглянула в книжку с чеком. В ней была сумма вдвое большая, чем сумма заказа.

– И зачем приходил? Только продукты зря перевёл, – проворчала я себе под нос, засунув чаевые в карман. – Но с паршивой овцы хоть шерсти клок…

На следующий вечер Андрей снова пришёл в кафе, сел за свободный столик и начал сверлить меня взглядом. Я старательно игнорировала его присутствие, и к нему подошла Галя. Они обмолвились парой слов, и она направилась ко мне.

– Саш, тот мужчина у окна попросил, чтобы его обслуживала именно ты, – Галя выглядела расстроенной и сердитой. – Впервые встречаюсь с подобной наглостью. Иди, твой клиент.

– Здравствуйте, – намеренно официально поздоровалась я. – У вас можно принять заказ?

– Да. Чашку кофе, мороженое и кекс, – невозмутимо ответил он.

– Можно забрать меню?

– Да, конечно.

И снова он просидел не больше пятнадцати минут, выпив только кофе и поковырявшись в мороженом. В книжке оказалась та же сумма, что и вчера.