Конечно, подходить к комедии с мерками психологических соответствий – это, может быть, строгость излишняя. Но мы имеем дело не с рядовым произведением совсем не рядового писателя. За ним пойдет отчетливая традиция: фонвизинский бригадир откроет целую галерею военных «антигероев» – высших армейских офицеров. Следующим будет полковник (без пяти минут генерал) – Скалозуб, который может говорить о чем угодно, но ни словечком не вспомнит о величайшем народном подвиге в войне 1812 года.

Матушка Иванушки тоже не просвещена светом истинного христианского учения, и те азы деликатности, душевного такта, которые непереставаемо живут и бытуют в самом простом народе, ей не знакомы: она ими бедно одарена. Она послушна, предана своему солдафону мужу, по-своему любит сына, неумно, но все-таки… И только. Этому образу не сообщено человеческого тепла и света. Сейчас образ Бригадирши (замечательно смело и художественно схваченный) уже не вызывает такого оглушительного хохота, как прежде.

Фонвизину трудно даются положительные образы. И Софья, и Добролюбов («Бригадир») разговаривают чересчур правильно, и хотя их реплики можно броско произнести со сцены, они все-таки лишены той сочности, живописности, изумительной сжатости живой русской речи, которыми так богаты отрицательные персонажи пьесы.

Примечательно, однако, что «добродетельные герои» (хотя они и не выходят у Фонвизина убедительными) появляются и в следующей его пьесе – «Недоросль». Причем поручает им значительно более ответственные партии. Это говорит о стремлении Фонвизина запечатлеть разные стороны жизни – и зло, и добродетельные ее начала.

Как известно, новая русская словесность началась с резкого противопоставления двух начал: сатирического – в художестве Антиоха Кантемира и одического, торжественного – в поэзии М. Ломоносова. Казалось, эти начала мало учитывали друг друга и существовали независимо. Но уже ко времени Фонвизина нарастает тяга к их совмещению, срастанию. Так дает о себе знать стремление русских литераторов запечатлеть жизнь во всей ее сложности, во всем ее богатстве (что впоследствии мы сможем наблюдать в творчестве А. Пушкина).

Время от времени возникают попытки истолковать творчество Фонвизина, равно как и других, близких ему просветителей, как старательных деятелей екатерининского Просвещения, рожденных и выпестованных просветительными акциями императрицы. Фонвизин, по мнению некоторых исследователей, имеет гораздо более сходства со взглядами и литературной политикой Екатерины, оппозиционность же его преувеличена. Это не совсем так.

Конец XVIII века – время «крупных» людей. Крупных и в своих достоинствах, и в своих недостатках. Ныне мы уже спокойнее думаем и о Григории Потемкине, и о самой императрице Екатерине II.

Екатерина II, безусловно, сыграла большую роль в развитии русского Просвещения, ее портрет сложен и противоречив, его нельзя рисовать одной краской. Екатерина разрешает издания журналов и сама активно участвует во «Всякой всячине» (пусть во многом и переписанной с английских нравоучительных журналов начала XVIII века). Императрица не слишком разбирается в живописи, но именно она положит основание уникальному собранию живописи Эрмитажа. Она не очень любит музыку, но русская музыка во время правления Екатерины II достигает значительных высот (Дмитрий Бортнянский, Максим Березовский и др.). Да и приглашенные итальянцы, работающие в Петербурге, – не заштатные ремесленники, а композиторы с европейским именем – Сарти, Арайя, Паизиелло.

Ревнуя ко славе «сочинительницы», Екатерина любила «письменную работу» и много писала и сама. Она автор нескольких комедий «из русских нравов» или в «подражание Шакеспиру»; для своего любимого внука Александра (будущего императора Александра I), которого она отобрала у отца и воспитывала по собственным рекомендациям, императрица сочиняла литературные сказки. Из-под пера Екатерины вышли и исторические, и политические, и юридические сочинения. Такой уж был век: королей заботили лавры «писателей» или «философов» (Фридрих II Прусский тоже отмечен в сочинительстве стихов), а поэты и писатели давали уроки царям, учили их править.

Но, с другой стороны, именно Екатерина много сделала для того, чтобы разрыв между троном и наиболее просвещенной, честной и патриотической частью общества, – разрыв, приведший к столь роковым последствиям в следующем веке, – стал необратимым.

В комедии «Недоросль» главному положительному герою, Стародуму, Фонвизин отводит 450 строк. Даже госпожа Простакова получает в пьесе всего 370 строк. Это объясняется не только речистостью героя, его склонностью к проповедованию и неспешным, но и неостановимым потокам сентенций, выраженных закругленными фразами.

«Говорящее» имя этого героя для драматурга весьма значимо и дано ему не случайно. (Несколько позже, задумывая собственный литературный журнал, Фонвизин выберет для него название «Друг честных людей, или Стародум».)

Образ Стародума для Фонвизина исключительно важен: устами этого «резонера» (а именно так назывался персонаж, которому автор поручал высказывать наиболее ответственные мысли в пьесе) писатель, несомненно, проговаривает свои самые задушевные мысли.

«Стародумство» не было оформлено как идеологическое течение. «Стародумы» – а к ним вполне можно отнести и выдающегося публициста князя М. М. Щербатова, и замечательного историографа И. Н. Болтина, и самого Д. И. Фонвизина – это не дремучие ретрограды и обскуранты, это европейски образованные люди, которые, однако, считали, что нововведения и реформы не должны нарушать основ национальной жизни. «Стародумы» пересматривают отношение к Петру I, их сердцу мила Древняя Русь, ее религиозные, идейные, этические и эстетические достижения. Не случайно поэтому, что критика существующих порядков в России приобретает у «стародумов» подчеркнуто нравственный характер.

Повышенным вниманием русских идеологов отмечено дворянское сословие, нравственный и гражданский облик дворянина. В их нормативном учении об идеальном монархе особое значение придается «благонравию» государя – «Отца нации». Составной частью учения об идеальном монархе стало учение об идеальном дворянине («отце» вверенных ему Судьбою крестьян). Нравственное же разложение дворянского сословия, считают «стародумы», грозит падением государства. «Что может быть презреннее дворянина, презревшего свои обязанности перед нацией и Отечеством?» – вопрошают русские писатели. Отсюда – их неизменное и напряженное обдумывание вопросов воспитания дворянина, проблем дворянской семьи.

Восемнадцатый век и нововведения Петра заметным образом сказались на русской семье.

Во-первых, падает нравственная роль главы семьи – отца и мужа: нередко он превращается просто в добытчика денег, стремится блистать и славиться. Но блистать можно было, имея много средств, а на честную копейку ассамблеи и балы не устроишь! Глава семьи становится «гибким», начинает терять нравственную стойкость: он должен потакать, лицемерить, кривить душою, брать взятки… Князь М. М. Щербатов не так уж не прав, говоря в своем знаменитом памфлете «О повреждении нравов в России», что культ роскоши неодолимо тянул за собой перемены и в психологии, перемены в нравах. Или надо жить честно и не иметь возможности учить своих детей, нанять им стоящего домашнего учителя; или лукавить, льстить царедворцу, самой государыне, чтобы получить выгодное место.

Национальный идеал русской семьи затрещал по швам. В течение целых столетий великороссы жили, руководствуясь заветами предков, библейскими поучениями и назиданиями «Домостроя». Это сочинение настоятеля Благовещенского собора в Кремле Сильвестра (середина ХVI в.), конечно, регламент, установление. Однако автор имел в виду реальные русские семьи, жившие в трудах – чинно, размеренно, но и счастливо. И, без сомнения, такие семьи он наблюдал воочию.

В XVIII веке этот идеал начинает давать сбои – на место несколько однообразной, но степенной и трудовой жизни пришло шумное светское веселье. Соревнуясь в блеске и пышности двора, московские и петербургские помещики старались и у себя устроить «двор в миниатюре». Что-то нарушалось, что-то ломалось в самой сердцевине русской дворянской семьи (эти перемены еще не заденут, не коснутся купеческой и крестьянской семьи).