Так или иначе, но физика и психология с разных сторон устремились к единому фокусу. А если учесть, что такие загадочные параллели наблюдались в истории человечества уже не раз, то невольно приходишь к мысли либо о божественной предопределенности, либо, что более вероятно, о наличии в нем скрытых универсальных законов, некоего вселенского детерминизма, проявляющего себя на самых разных онтологических уровнях…
Другой важный шаг в изучении потаенных глубин был сделан Карлом Густавом Юнгом. Исследуя, как и Фрейд, этиологию различных неврозов, анализируя сновидения пациентов, которые он считал спонтанными прорывами подсознания, Юнг также убедительно показал, что в психике человека помимо индивидуального бессознательного существует и более древний слой – коллективное бессознательное, которое представляет собой концентрацию опыта предшествующих поколений. Эти устойчивые психические структуры, общие для всего человечества, Юнг назвал архетипами. При этом он полагал, что архетипы недоступны непосредственному восприятию, они могут быть выявлены лишь через проекцию их во внешней среде – в виде мифов, легенд, «священных текстов».
Особо интересным для нас здесь является то, что, согласно Юнгу, архетипы не образуют жестких программ, моделирующих все поведение человека. Это скорее «предписания общего плана», регулирующие не форму, а направление деятельности. Специфическую конкретику они обретают лишь в рамках той или иной культурной среды. Юнг даже соотносил их с инстинктивным поведением животных. Он считал, что архетипы имеют не содержательную, но исключительно формальную характеристику, да и ту лишь в весьма ограниченном виде. Архетип, по его словам, можно сравнить «с системой осей какого-нибудь кристалла, которая до известной степени преформирует образование кристалла в маточном растворе, сама не обладая вещественным существованием»[4].
Что же касается реальности архетипов, то она подтверждается, на наш взгляд, не только типологической общностью мифов, как правило далеко разнесенных во времени и пространстве, но и физической (физико-химической) общностью носителя высшей психики – человека. Анатомические, физиологические, биохимические характеристики мозга у всех людей в принципе одинаковы и потому первичные психологические реакции у них тоже должны быть однотипными.
Иными словами, общая природа человека, заданная физическими особенностями нашей Вселенной, задает, в свою очередь, и общую природу человеческой психики.
Не будем углубляться в содержательную классификацию архетипов. За время, отделяющее нас от Юнга, в научной литературе – как в России, так и за рубежом – появилось такое количество исследований на данную тему, что даже краткий обзор их может занять несколько десятков страниц. Разобраться в противоречиях различных научных школ практически невозможно. Ситуация здесь сходна с той, которая описана в романе Станислава Лема «Солярис». Все соляристы имели один и тот же предмет исследований (протоплазматический океан), и вместе с тем «специализация зашла так далеко… что солярист-кибернетик почти не мог понять соляриста-симметриадолога». Не случайно один из персонажей в раздражении говорит: «Как можете вы понять океан, если уже не в состоянии понять друг друга?». Впрочем, данная ситуация характерна не только для соляристики.
Нам представляется, что, исходя из самых общих соображений, следовало бы разделить весь имеющийся набор архетипов, по крайней мере, на три разных уровня: универсальные архетипы, этнические архетипы и культурные архетипы.
Универсальные архетипы – это собственно юнговские архетипы, общие для всего человечества. Они определяются первичной физикой мира и потому, вероятно, не могут быть изменены.
Этнические архетипы – это архетипы, общие для данного этноса. Конфигурация их задается природной средой, в которой осуществлялся этногенез: климатом, вегетационным циклом, ландшафтом (степь, лес, горы, прибрежная зона) и т. д. Эти архетипы поддерживаются традицией – набором мировоззренческих и поведенческих норм, свойственных данному этносу.
Культурные архетипы – это архетипы конкретной социальной культуры – тот антропологический эталон, с которым данная культура себя идентифицирует. Здесь можно говорить об архетипах сельской и городской культуры, архетипах аристократии или низших классов, архетипах конкретной веры: христианской, исламской, буддистской, конфуцианской.
Обратим внимание на восходящую дивергенцию архетипов. При одной и той же, в общем, европейской (христианской) культуре русский интеллигент будет отличаться от европейского интеллектуала, что неоднократно подчеркивала соответствующая литература, а эстонский или латышский крестьянин – от русского, предпочитающего общинность (деревню). То есть архетип более высокого уровня хоть и формируется в мощном поле предшествующего архетипа, но не определяется им целиком.
Вообще, чем выше располагается архетип в классификационной шкале, чем меньше в нем от природы и больше от социальной среды, тем выше его лабильность, тем легче изменить его начальную конфигурацию. Интеллигент может довольно быстро превратиться в мелкого коммерсанта или даже в бомжа, что на множестве случаев продемонстрировала эпоха перестройки в России. Крестьянин, хоть и с некоторым трудом, может стать индустриальным, полностью городским человеком, освоив за несколько лет особенности нового пролетарского быта.
Однако чтобы эстонец, например, превратился в русского, необходимо долгое и достаточно трудоемкое врастание в чужую культуру. Обычно этот процесс занимает два-три поколения. А уж о том, чтобы человек мог изменить свои физические характеристики, по-другому, из другой «биологической оптики» воспринимать окружающий мир, говорить пока не приходится. Хотя, заметим, что в последние годы этот вопрос уже ставится на повестку дня[5].
Очевидно, что национальный характер, лицо нации определяют прежде всего этнические архетипы. Именно они, суммируя начальное этногенетическое разнообразие, создаваемое природной средой, сводят его в те специфические черты, которыми одна нация отличается от другой.
Реконструкция универсальных архетипов, свойственных всему человечеству, может быть произведена, согласно Юнгу, по мифам, легендам, сказаниям, содержащим повторяющиеся структурные элементы.
В свою очередь этнические архетипы, где акцентируется не общечеловеческое, а национальное, могут быть, на наш взгляд, реконструированы методом литературного психоанализа.
Напомним, что в основу собственно психоанализа, разработанного еще Фрейдом, был положен так называемый метод свободных ассоциаций: пациент в предельно раскрепощенной форме рассказывает врачу о своих впечатлениях, фантазиях, переживаниях, связанных с различными моментами жизни. Считается, что таким способом можно «просвечивать» все более и более глубокие слои подсознания и в итоге выявить ту первичную сцену, тот травматический эпизод, который и послужил причиной невроза.
Неожиданное расширение данный метод обрел в связи с расцветом «текстовой культуры», в частности художественной литературы, проявившей себя в середине XIX столетия.
Здесь, вопреки общему мнению, необходимо заметить, что исторически текстовая культура никогда не имела широкого распространения. Она всегда была принадлежностью весьма узких и специализированных элит – религиозных, научных, управленческих, творческих. Массовый характер ее был порожден двумя обстоятельствами. Во-первых, европейская модернизация, переход экономики к высокому индустриализму, начавший разворачиваться еще в XVIII веке, потребовал хотя бы начального образования от множества людей, вовлеченных в этот процесс: быстро появились широкие слои населения, умеющие читать и писать. А во-вторых, та же модернизация, связанная с внедрением массового производства, резко удешевила как сам способ печати, так и средства доставки печатной продукции. Газеты и книги стали доступны возникающему среднему классу, что вызвало соответствующие изменения социальной среды. Газеты начали синхронизацию массового сознания и привели к появлению общества – совокупности образованных, думающих людей, способных квалифицированно обсуждать возникающие проблемы, а книги, в свою очередь, через фиксацию персонажей начали формировать стереотипы социального поведения. Литературоцентричной в эту эпоху была не только Россия. Во Франции колоссальными по тому времени тиражами расходились романы Дюма, Бальзака, Эжена Сю. Вся Германия зачитывалась Гёте и Шиллером. А в провинциальной Англии на почтах выстраивались длинные очереди – читатели жаждали скорей получить следующую главу очередного романа Диккенса, печатавшегося с продолжениями.
