Первоначально террор задумывался как временная тактика для освобождения арестованных товарищей, устранения полицейских шпионов и самозащиты от репрессивных действий власть имущих. Но у терроризма есть собственная логика. За короткий промежуток времени террористическая мания овладела организацией. Не заставили себя ждать и сомнения по поводу «новой тактики». Критические нотки звучали на страницах официального печатного органа партии.
«Мы должны помнить, – говорится в одной статье № 1 «Земли и воли», – что не этим [террористическим] путём мы добьёмся освобождения рабочих масс. С борьбой против основ существующего порядка терроризация не имеет ничего общего. Против класса может восстать только класс; разрушить систему может только народ. Поэтому главная масса наших сил должна работать в среде народа»[34].
Принятие новой тактики привело к открытому расколу в движении – к расколу на террористов и последователей Лаврова, которые выступали за постепенную пропаганду в массах. На деле последняя тенденция, защищая «теорию малых дел» и поэтапность, расходилась с революционностью. Правое крыло народничества почти слилось с либерализмом, тогда как его более радикальная группировка сделала ставку на огнестрельное оружие и «революционную химию» нитроглицерина.
Современные террористы пытаются отличить себя от своих российских предшественников. Террористы-народники, как утверждается, верили, что индивидуальный террор заменяет собой движение масс, тогда как современные сторонники вооружённой и партизанской борьбы рассматривают себя только как вооружённое крыло массовой борьбы, цель которой – привести массы в движение путём социального взрыва. Между тем народовольцы никогда не утверждали, что они – самодостаточное движение. Они стремились к началу массового крестьянского движения, которое должно было свергнуть государство и установить социализм. Они тоже стремились своим смелым примером произвести «детонацию» в массовом движении.
У политики, однако, своя логика. Все обращения «Народной воли» от имени масс служат ширмой, скрывающей укоренившееся недоверие народовольцев к революционной способности тех же самых масс. Эти аргументы, выдвинутые для оправдания террора в России более столетия назад, поразительно созвучны аргументам приверженцев городской партизанской борьбы (urban guerrillaism) более позднего периода, которые говорят: «Мы – за движение масс, но государство слишком сильно». Террорист Николай Александрович Морозов утверждал:
«Наблюдая современную общественную жизнь в России, мы видим, что никакая деятельность, направленная к благу народа, в ней невозможна вследствие царящего в ней правительственного произвола и насилия. Ни свободного слова, ни свободной печати для действия путём убеждения в ней нет. Поэтому всякому передовому общественному деятелю необходимо прежде всего покончить с существующим у нас образом правления, но бороться с ним невозможно иначе как с оружием в руках. Поэтому мы будем бороться по способу Вильгельма Телля до тех пор, пока не достигнем таких свободных порядков, при которых можно будет беспрепятственно обсуждать в печати и на общественных собраниях все политические и социальные вопросы и решать их посредством свободных народных представителей»[35].
Народники были храбрыми, но заблудившимися идеалистами. Они сделали мишенью известных мучителей, полицмейстеров, ответственных за репрессивные действия, и тому подобных людей. Как правило, затем они сдавались полиции, чтобы использовать судебные процессы для обличения текущего общественного строя. Они закладывали бомбы не для убийства женщин, детей или обычных солдат. В редких случаях они убивали отдельных полицейских, чтобы завладеть их оружием. Как бы то ни было, марксисты резко осуждали народников за их всецело ошибочные и контрпродуктивные методы.
Якобы «современные» теории городской партизанской борьбы просто карикатурно повторяют старые домарксистские идеи российских террористов. Весьма иронично, что эти люди, которые часто называют себя марксистами-ленинцами, не имеют ни малейшего представления о том, что российский марксизм родился из непримиримой борьбы с индивидуальным террором. Российские марксисты пренебрежительно именовали террористов «либералами с бомбой». Отцы либерализма вещали от имени «народа», но считали его слишком невежественным для того, чтобы доверить ему ответственное дело по преобразованию общества. Роль простых людей была сведена к пассивному голосованию раз в несколько лет и наблюдению за тем, как либералы в парламенте вершат свои дела. Дети либералов, напротив, не имели ничего, кроме презрения к парламенту. Они выступали за революцию и, конечно же, за «народ». С одним лишь исключением: массы опять, будучи невежественными, были якобы не в состоянии понять их. Поэтому они обратились к «революционной химии» бомб и револьверов. Роль масс, как и прежде, была сведена к роли пассивных зрителей.
Для марксизма же революционное преобразование общества есть сознательный акт рабочего класса. Прогрессивным здесь считается то, что служит повышению сознательности рабочих и их уверенности в собственных силах. Реакционно, напротив, всё то, что отдаляет рабочих от понимания своей исторической роли. С этой точки зрения индивидуальный террор полностью реакционен. Стало быть, политика индивидуального террора наиболее вредна для масс именно в момент своей успешности. Попытки отыскать простой и короткий путь в политике нередко приводят к катастрофе. Какой же вывод должны извлечь рабочие из яркого и успешного индивидуально-террористического акта? Пожалуй, только такой: можно, мол, достигнуть своей цели без какой-либо долгой и трудной подготовительной работы по организации профсоюзов, без подготовки стачек и других массовых мероприятий, без агитации, пропаганды и просвещения. К чему все эти напрасные отступления, если достаточно решить проблему при помощи бомбы и огнестрельного оружия?
История двадцатого века знает несколько трагических уроков, показывающих, что происходит, когда революционеры пытаются заменить сознательное движение рабочего класса героическими действиями вооружённого меньшинства. Чаще всего, как в случае с «Народной волей», попытка бросить вызов государственной машине такими методами приводит к страшному поражению и укреплению того самого репрессивного аппарата, который предполагалось свергнуть. Но даже в тех случаях, когда, например, партизанская война приводит к свержению прежнего режима, не может быть и речи о создании здорового рабочего государства, не говоря уже о социализме. В лучшем случае мы получим деформированное рабочее государство (пролетарский бонапартизм), в котором рабочие живут по правилам бюрократической элиты. Такой исход фактически предопределён милитаристской структурой террористической или партизанской организации, деспотичным командованием, отсутствием внутренней демократии и, разумеется, тем обстоятельством, что эти организации функционируют вне рабочего класса, независимо от него. Подлинная революционная партия не считает себя группой самозванных спасителей масс, а стремится организовать и сознательно выразить активность самих рабочих. Только сознательное самодвижение пролетариата может привести к социалистическому преобразованию общества.
Некоторые члены старой «Земли и воли» пытались противостоять террористической тенденции, но были отодвинуты на обочину. Попытка достигнуть компромисса на Воронежском съезде в июне 1879 года не остановила раскол, который случился в октябре того же года с формальным согласием обеих сторон распустить организацию. Денежные средства партии были поделены, и обе стороны согласились впредь не использовать прежнее название. Террористическая фракция назвалась «Народной волей», а остатки старой «деревенской» школы народников – «Чёрным переделом», вторя исконному народническому представлению об аграрной революции. Именно последняя организация, возглавляемая Плехановым, привела к появлению первых ростков русского марксизма.
