Закончив, Айк поспешно взял лошадь под уздцы и повел её прочь с площади. Колеса гремели по булыжнику. Перед ними расступались – толпа начала рассеиваться.

Эдвард шел с другой стороны от лошади, обычным размеренным шагом, глядя перед собой в одну точку. Мокрый капюшон плаща облепил суровое, смуглое лицо с высокими скулами. Руки он прятал под плащом, и Айк вспомнил, как отец остановился во время наказания.

Что же с ним случилось?

К задней стене дома примыкал длинный сарай, в нем отлеживались те бедолаги, которые не могли сразу уйти. По закону обязанности Свершителя заканчивались в тот момент, когда последний удар опускался на спину приговоренного, но Эдвард придерживался своей точки зрения.

По мере того, как количество взглядов, направленных на Айка, уменьшалось, ему становилось легче. Слава Всемогущему, всё закончилось! Обычно они проводили свершения в базарные дни – чем больше народу их видело, тем лучше, считали в магистрате. Но если в тюрьме не хватало места, случалось браться за плеть и чаще.

Эдвард повел первого наказанного в сарай – он был уже немолод и от слабости едва держался на ногах. Второй сам выбрался из телеги и стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу.

– Я пойду? – спросил он, опасливо глядя на Айка.

– Да, если можешь, – спокойно ответил тот. Распряг лошадь и повел со двора – в конюшню магистрата.

Человек, судя по звукам, неуверенно двинулся следом. Айк покосился на него. Он не любил, когда кто-то шел у него за спиной.

– Ну что ещё? – он хотел произнести это ровно, как отец, но получилось резко и грубо. – Сильно болит? Подойди к отцу, пока есть возможность…

– Не, не болит, – человек помялся, потом быстрым шагом догнал Айка и преградил ему дорогу, вынудив остановиться, – в том-то и дело, что не болит. Я… это из-за того, чем ты мазал?

– Да, – сухо произнес Айк, – постарайся не мочить пару дней, и всё пройдет.

– Ага… то есть… я хотел сказать… того… спасибо! – неожиданно выпалил человек, стискивая руки.

Айк в удивлении поднял глаза и впервые по-настоящему посмотрел на своего визави. Он был невысоким, темноволосым, с печальными серыми глазами.

– Не за что, – медленно произнес Айк, – постарайся больше не красть… – и неожиданно добавил, – во всяком случае, не попадаться!

Углы рта человека дрогнули в слабой улыбке.

– Теперь уже без разницы, – какое-то отрешенное спокойствие прозвучало в его голосе. Спокойствие обреченного, – а жаль.

– Да, жаль, – согласился Айк и мягко потянул лошадь за повод, – давай, девочка, шевели ногами. Овес тебя ждет.

Дождь почти прекратился, в разрывах облаков робко голубело небо. Плащ промок насквозь, и Айк, вернувшись, первым делом повесил его сохнуть у плиты. Жарко натопленная, она распространяла ровное, мягкое тепло.

Айк присел у стола и начал жадно откусывать от большого куска хлеба, запивая молоком. Перед свершениями он никогда не ел, и сейчас голод давал о себе знать.

– Поднимись сюда! – крикнул сверху Эдвард.

Айк поморщился, но затолкал в рот остаток хлеба и поспешил на зов.

Отец был в мастерской; он успел переодеться и распустить влажные волосы и выглядел очень по-домашнему. Дома, в лесу, отец не носил косу и не одевался в черное, словно стремился забыть о том, что происходило в городе.

Айк теперь поступал так же.

– Сегодня ты превзошел самого себя, – произнес Эдвард, не скрывая досады, – может, стоило отпустить этого парня, просто погрозив ему пальцем в назидание?

– О чем ты? – Айк старательно изобразил удивление.

– Там был один из членов магистрата. И, разумеется, он обо всем доложит Гренадье.

– Ну и пусть докладывает. Всё было по закону.

– По закону – да. Но не по правилам, – Эдвард устало опустился на стул. Левой рукой он поддерживал правую, сломанную три года назад, – Айк, это уже не в первый раз. Я тебя предупреждал, ты бьешь слишком слабо. Магистрат недоволен.

В душе Айка вспыхнуло привычное раздражение.

– Я не буду избивать в кровь человека, который украл, просто потому что был голоден!

– Позволь спросить, чья шкура тебе дороже – преступников или твоя собственная? Твоего брата? Сестер? Ты подставляешь их под удар…

– Никого я не подставляю! – окончательно разозлился Айк. – Я всё сделал правильно! Если магистрат это не устраивает, пусть сами берутся за плеть!

Глаза отца сверкнули, и Айк с трудом поборол желание зажмуриться в ожидании удара. Но Эдвард овладел собой – лишь на скулах от ярости проступили желваки.

– Ты понимаешь, что твой протест ничего не изменит? – холодно произнес он. – Ты ничем не поможешь этим людям, а вот нам нанесешь вред и немалый. Не мы определяем меру наказания, когда ты это усвоишь? Мы только исполнители и имеем право карать, но не миловать!

– Можно подумать, ты никогда не придерживаешь руку, наказывая! – парировал Айк, холодея от собственной наглости.

Эдвард вскинул брови, но удивление было явно деланным—скорее гнев, замаскированный под удивление.

– Вот именно! И зря, поскольку я тоже много раз получал нарекания от магистрата. Если ещё и ты пойдешь по этой дорожке, нас обоих выкинут отсюда. И нам останется только сдохнуть с голоду!

Айк упрямо молчал, глядя в сторону. Эдвард отвернулся и начал растапливать камин.

– Сходи домой и принеси каустической соды. И повзрослей уже наконец.

Айк развернулся и вышел из мастерской. С грохотом спустился по лестнице, сдернул с веревки, натянутой над плитой, еще влажный плащ и хлопнул дверью так, что весь дом содрогнулся.

Как он хотел всё бросить!

Он чувствовал себя животным, запертым в слишком тесной клетке. Это далеко не новое для него ощущение с годами только усиливалось. Был лишь один способ хоть немного смягчить его.

Ветер, не по-летнему холодный, заставлял Айка ёжиться. Редкие горожане шли, уныло глядя под ноги, втянув головы в плечи, а руки в рукава одежды, словно зимой. Всё казалось одинаково серым – небо, дома, булыжник под ногами.

У городских ворот никого, даже охрана спряталась в свою будку. Айк вышел в поле и с облегчением устремил взгляд к высокой стене леса. Ветер сгибал ветви деревьев, заставляя листья повернуться серебристой изнанкой вверх, и лес приобрел непривычный зеленовато-стальной оттенок. Быстрая рябь пробегала по листве, точно по поверхности воды. Это было очень красиво.

Море, наверное, похоже на лес, подумал Айк – и снова острая тоска по морю, которого он никогда не видел, пронзила его сердце.

Истрепанные ветром, серо-свинцовые тучи с огромной скоростью неслись по пасмурному небу. Самые низкие и темные клочья угрожали дождем, но он по какому-то капризу природы всё не начинался.

Айк постоял немного, любуясь буйством стихии, потом надвинул поглубже капюшон плаща и вошел в лес.

Здесь тоже было неспокойно. Деревья скрипели и стонали, кроны бешено раскачивались под порывами ветра.

Мох пропитался водой, под сапогами хлюпало. Айк привычно пробирался сквозь непролазную с виду чащу, перепрыгивал через ямы, преодолевал овраги и завалы. Обычно здесь было полно комаров, но сегодня ветер и холод загнали летучую дрянь глубоко в траву.

Деревья росли так густо, что даже посреди дня в лесу царил угрюмый полумрак. Ржавые туши мобов казались притаившимися в кустах, навсегда окаменевшими животными.

Джори был прав – Вьен более чем консервативный город. И горожане и жители окрестных деревень до смерти боялись всего, связанного с Исходом и временами до него. Страх этот не имел под собой никаких реальных оснований, и был непонятен Айку – ведь эпидемия сошла на нет более чем триста лет назад. Семья Райни использовала в быту многие вещи, которые Дирхель приносил им из заброшенных Хранилищ, оставшихся после Исхода. От него Айк знал, что в других городах люди поступают так же.

Похоже, один лишь Вьен трясся от страха перед призраком давно минувшей катастрофы.

Несколько ледяных капель, промочив капюшон, коснулись головы Айка. Он вздрогнул и слегка убавил шаг. Ветер поутих, и это воспринималось, как облегчение – можно было поднять голову и осмотреться.