– Мииш-ка, – мычали проповедник и фанат.

Уши у пёсика, и вправду, казались медвежачьими.

Дальше Капитолина текста не помнила. Она произносила его по детской книжке, которая лежала всё в той же корзине.

На второй странице ей это надоело.

– Кто будет читать? Кто умеет?

Вызвался самый добродушный, с выпученным пузом.

Он произносил стихи по слогам. С блеском в глазах и жаждою одобрения. Вскоре к нему присоединились проповедник и кто-то из девушек.

Зенитовский фанат показывал большой палец вверх.

Капа хвалила чтецов и в паузах показывала предметы.

Когда дело дошло до подмены собачки, с телевизора Ольги Форш сняли большую фарфоровую овчарку.

Пройдя по рукам, овчарка осела под мышкой у проповедника.

– Разбойники! Воры! Уроды! Собака не той породы! – издала коронные выкрики Капитолина.

При этом она топнула ногой и картинно подняла руки.

Немая сцена.

Дауны в ауте. Они замерли от восхищения представленным спектаклем, в котором сами же и поучаствовали.

Вместе с работниками собеса они покинули зал.

– Ловко вы с ними! – восхитился Костик.

– Я ещё и не так могу, – Капитолина зарделась. – Если вдруг придут без меня, можно им про сестрицу Алёнушку почитать, – она кивнула на витрину с советским фарфором. – Таким деткам главное – ни в чём не перечить.

– Это я знаю, – встрял Лукич. – Ходили мы как-то в школе в Дом офицеров кино смотреть. И туда привели интернатовских даунов – ха! Сидят они с нами в зале, а один сбоку пристроился, где бюст Ленина. Я заглянул туда, а он штаны спустил, разложил свой прибор и что-то с ним делает.

– Фуууу, Лукич, постыдился бы! – Капа побежала вниз на лай телефона.

Лиза перебирала гербарий.

Костик рядом за столом рассматривал голову орла.

– Кость, я вот о чём подумала? А вдруг эти дауны такие, как Миша?

– Какие такие?

– Ну, ведь Миша тоже выглядит неадекватным. А в глубине у него – добрый мир. И он может приносить радость.

Костик кивнул:

– Конечно. И дауны тоже приносят кому-то радость. А Миша – наш музейный уникум. Он очень хрупкий человек. И никогда не знаешь, где сломается. Он временами попадает в психушку. Мы с Комиссаровым его как можем ободряем. Не так уж много нас тут таких. Нам и держаться нужно вместе.

– Но ведь на Кузьминке он совсем не выглядел сумасшедшим.

– Да. Хотя и предупреждал, что на грани срыва. Но он был в деле, которое считает главным в жизни. На линии фронта, пусть и бывшей, Миша всегда в форме. Это его последний рубеж.

– И всё-таки мне непонятно, почему он считается сумасшедшим?

– Ну, во-первых, нервы. Они у всех расшатаны. А во-вторых – очень часто сумасшедшими называют тех, кому открывается нечто недоступное другим. Видение прошедшей войны, например… Да и кто может окончательно знать, кто из нас сумасшедший? Тот, кто делает что-то не так как все? Так ведь и монах Авель в восемнадцатом веке делал не так, как все – он будущее России предсказывал: когда убьют императора, когда какая война начнётся, когда царскую династию изведут… За это его и в Шлиссельбург, и в Петропавловку заточали. Писхушек тогда ещё не было… И меня, наверное, можно назвать сумасшедшим. Мне вон Павел во сне мерещится и Авель…

Костик покрутил голову металлической птицы, снова уйдя в свои мысли про сон и предсказания Авеля.

КАНДЕЛЯБР

К обеду в кабинет Капитолины ввалился Комиссаров.

– Слава музею!

– Копальщикам слава, – в секунду ответили Костик и Рабкин.

Прислонив к холодильнику заляпанную лопату, Леонид расстегнул китель и уселся к столу.

– Лёнечка! Ты не помыл руки, – поморщилась Капа.

Комиссаров нехотя пошёл к раковине.

– Опять Капа шпыняет Лёню за то, что он грязь разводит, – шепчет Костик Лизе.

Капитолина проверила, как вымыты руки, и поставила перед Комиссаровым антикварную фарфоровую тарелку с павлинами. Плеснув в неё изысканные волны костяного супа.

– А почему ему такая тарелка эксклюзивная? – покосилась Лиза на свою деревянную плошку.

– Так любит Капа Леонида, вот и балует, – подмигнул Костик.

Сам копатель по обыкновению не замечал, чего он ест и из какой посуды. Пребывая в задумчивости о своих находках и о борьбе с Госдепом.

К тому же его влюблённость в Капитолину превращала любое поданное ею блюдо в волшебное, и зря она так беспокоилась об интерьерах.

– Что новенького в подземельях графини?

Леонид отставил суп.

– Погоди, Капа. Помнишь, я тебе показывал сточную канаву у церкви святой Екатерины? Так вот, сегодня, обмывая в ней сапоги, я увидел там ра-ри-тет…

Комиссаров взял в руки пакет, оставленный у холодильника, и достал из него массив ажурной заляпанной землёй бронзы, напоминающий не то вазу, не то сложной формы подсвечник, и протянул его Капитолине.

Лукич очки в кармане нашарил, чтобы разглядеть раритет:

– Ха! Ваза, не ваза… На птичьих лапах.

Костик задумчиво:

– Скорее нижняя часть канделябра.

Капитолина сияла:

– Лёнечка, какой ты у нас молодец!

Комиссаров довольный развалился на табуретке. Капитолина продолжала смотреть на него нежным взглядом.

– Я и хотел тебя порадовать. Знал, что ты любишь находки для музея. Вот отмоешь и в витрину поставишь. Будешь смотреть на него и про меня вспоминать.

– Да я и так про тебя всегда помню.

Комиссаров сиял, как пуговицы на его кителе.

– Хорошо, когда тебя помнят. И когда ты кому-то нужен. Я вот суп только и ем у тебя, Капа. Дома мне готовить некому. Мы с котом кильку в томате зажуём, вот и весь наш ужин.

Капа, жалостливо охая, продолжала доставать из сумки какие-то домашние угощения, раскладывая их перед Леонидом.

– Кушай, кушай, Лёнечка…

– Изящная вещица, – Костик смотрел на потемневший, местами блистающий позолотой, местами позеленевший подсвечник, и вдруг в голове у него мелькнули кадры из сна про Авеля. Он аж сам перепугался, отчего вдруг сон припомнил? И почему подсвечник как-то связан с ним?

– Лукич, ты канделябр почисти. А я освобожу место в витрине, – раскрасневшаяся Капитолина одаряла Леонида влюблёнными взглядами. Ну как не отвечать взаимностью этому честному и грубому старателю?

Все в музее замечали, что любовное притяжение подстёгивало земляные поиски Комиссарова и стимулировало приготовление Капитолиной костяных супов.

Но одержимость обоих общим делом коренилась не в делах амурных, а в знании великой тайны. Что сила России не только в современных танках и ракетах, но и в нетленности баранок, самоваров и лаптей.

Что сила эта и в солдатской гимнастёрке деда Костика – фронтовика.

И в письмах деда Рабкина – репрессированного перед войной.

И в портрете Сталина, вышитом старательной пионеркой из Павловска.

И кем сейчас эта сила сохраняется? Оборванцами. Полубезумными, больными и юродивыми энтузиастами.

Дохлебал Леонид суп, взял свою лопату и пошёл довольный дальше на раскопки.

Лукич после обеда пыхтел над канделябром.

Костик тоже думал про канделябр, ожидая, когда Лукич его расчистит, чтобы рассмотреть подробнее детали.

Лиза на диванчике всех доставала праздными вопросами. После похода с Мишей-Копальщиком на линию фронта ей не давала покоя тема войны и немцев. Вот лезут Лизе в голову мысли всякие. Ну наших ясно-то похоронили, а немцев-то куда?

– Кость, а помнишь, Копальщик рассказывал, что находил на Кузьминке останки немцев?

– Это было несколько лет назад, – ответил Костя.

– И что из Германии ему ответили?

– Миша мне по секрету шепнул, что кости он отдал на хранение в церковь к отцу Геннадию.

– А дальше?

– А дальше отец Геннадий купил себе «Мерседес». Поговаривают, что останки немцев он выгодно продал, они же были с медальонами, он написал официальное письмо в немецкие архивы. И там родные обнаружились. Отблагодарили щедро. Но Копальщик на отца Геннадия не в обиде. Он же не может осуждать церковь.