– А политика не помешает вашей свадьбе?

– Не в политике дело, а в нём – в женихе. Расстроить её другое ничто не в силах, кроме его самого.

– А что с ним?

– Я чувствую, что с каждым днем я проникаю в него, заметьте – в него, а не в его душу, всё глубже. Всё яростнее. Но всё безнадежнее.

– Он ни рыба, ни мясо! – решительно сделал вывод Дмитрий.

– Да! – ни секунды на размышление ответила она.

– Имеются ли в вашем распоряжении какие-нибудь средства воздействия, которыми вы могли бы заставить его ускорить жениться на вас?

– Кроме соблазна на обмен телами, никаких.

– Сюэмель, вы перед сложной дилеммой?

– Да, надо выбирать: или брак или обмен телами.

– Нет взаимопонимания, взаимности, видимо, всё дело в неудовлетворенности?

– И они есть.

– А чего нет?

– Решительной воли сделать шаг навстречу с его стороны.

– Он – трус?

– Скорее – безрассудный смутьян.

– Возможно, у него грандиозные планы. И вы не вписываетесь в их круг…

– Если бы…

– Испытайте его ценой освобождения от собственного тела в одностороннем порядке.

– Мудрено говорите…

– Попробуйте шантажировать его.

– Ну, как-то неудобно.

– Донести его командованию…

– Как-то я не способна это сделать… Правда, поможет? Я об этом ещё не думала.

– А чего он больше всего боится?

– Видите ли, военные действия его интересует превыше всего.

– Вот и используйте его слабость.

– Каким образом?

– Война хороша, когда происходит на импровизированном поле сражения. Надо создать ему достаточные условия.

– Хотите сказать, что будуар – поле сражения между мужчиной и женщиной?

– Да, что-то в этом роде.

– Эти сражения не в счет, когда сознание общества поражено болезнью, называемой обменом телами.

Через пять минут она принесла новый заказ. Дмитрий хотел переменить тему разговора, но Сюэмель сама первая произнесла:

– Он настаивает на женитьбе, я – на обмене телами. Это моё непременное условие и непреложное право. Даже в этом уступить мне, женщине, он не хочет ни на вот столечко. – Она показала на кончик своего мизинца. – Я ненавижу его. С этой минуты обмен телами – моя форма протеста. – Она, окрыленная, скрылась от Дмитрия, не попрощавшись.

Через следующие пять минут она появилась снова. Видимо ей нравилось говорить с новыми людьми.

– Вы не нашли пока к нему ключи? – спросил Дмитрий.

– Я его знаю больше заочно или, как сейчас говорят, виртуально.

– У нас на Земле есть выражение: стерпится – слюбится.

– Говорят, советовать легко.

– А почему у вас нет желания совершить сделку с женихом? Он сговорчивый, контактный?

– Это огромное, толстое, грубое животное, глухое к музыке, слепое к красоте, лишенное души.

– Возможно, вы преувеличиваете.

– Впрочем, я не уверена ни в том, ни в другом. Я не уверена даже, что теперь он сможет просто на мне жениться, – добавила Сюэмель.

– Он водит вас в театр?

– Многократно.

– Провожает до дому?

– Очень даже скрупулезно и как-то галантно.

– И даже гладил вашу ладонь?

Она замялась.

– Мы ходили под руку… Но это ни о чём не говорит.

– Он попался, он ваш! Все признаки! Прикосновения дают пищу для глубоких, не иначе, выводов. Теперь он обязан на вас жениться! – возразил Дмитрий.

– Почему?

– Он – офицер, и этим словом всё сказано. Офицерская честь для него должна быть дороже по принципу “тронул девушку – женись”.

Сюэмель глубоко задумалась, взвешивая свои шансы. Дмитрий всё же дал совет:

– Зачем вам обмен телами, обойдитесь малой кровью, своими чарами во что бы то ни стало заставьте его жениться на себе – таким должно быть ваше общее решение. Вы можете это сделать – вы красивая и утончённая. А потом развитие отношений пойдет само по себе в пределах брака по накатанной колее, и дальше брака по нарастающей – дети, внуки. И как апофеоз – перед вами во время бури возникнет спасительный маяк по имени обмен телами.

После некоторого колебания она вскочила, выбежала из зала и вернулась с пачкой писем.

– Хотела бы я знать, что скажете на это вы, доктор? Он подонок, сволочь, каких мало!

– Только лишь из-за того, что не хочет на вас жениться?

– Не только. В письмах всё сказано.

Дмитрий не стал читать чужих писем. Но надо было ковать железо, пока горячо, иными словами, пока не простыл её гнев. Он предложил ей сесть и обсудить всё спокойно.

– Это очень печально, – сказал он, утешая Сюэмель, – но у вас, действительно, даже нет возможности сделаться его женой. Его не сегодня-завтра перекинут на какой-нибудь театр военных действий.

Наступила гнетущая пауза. Значит, Сюэмель была такого же мнения.

– Но что мне делать? – спросила она.

– Во время чумы надо смеяться.

– Вы кощунствуете?

– В виду нашей дружбы, – сказал Дмитрий, – я буду считать за большую честь, если вы разрешите мне действовать в ваших интересах и от вашего имени. Я думаю, что смогу вам помочь.

– Каким образом? Будете стреляться из-за меня на дуэли?

– Я оцениваю по-настоящему всю щекотливость положения, и вы поймете, что необходимо мужчине взять это дело в свои руки.

Она покачала головой и нервно ударила рукой по пачке писем.

– Нет! Это невозможно! – сказала она. – Об этом нечего и думать. Меня пугает его огромное, ненасытное тщеславие и отсутствие гибкости. Я уже сказала, в противовес мне он выступает против обмена телами. Объявил временный мораторий.

Дмитрий понял, что необходимо действовать решительно. Он стал выдумывать чудовищную ложь, которая не может сравниться ни с чем, что он выдумывал до сих пор, но на которую люди клюют, потом свидетельствуют, что нет правдивее лжи.

– Посудите сами, – говорил он. – Он – офицер, и знаете, что такое театр военных действий. Там парадов в ногу не бывает. Случается, не то, что вы полагаете. Он должен был быть здесь возле вас, как настоящий жених. А где он? Не хотелось бы думать плохое. Он не приехал. На театре военных действий? А если нет? Значит, что-то тут нечисто и очень вызывает подозрительность.

Сюэмель ввергла внимательные глаза в Дмитрия.

– В течение каких-нибудь пяти минут вы, Дмитрий, обрисовали моего жениха такими ужасными красками, что в сравнении с похождениями этого господина офицера ваш расхожий персонаж Дон-Жуан должен быть признан святым, – заметила она.

– Ваш жених заслуживает самого жестокого порицания, какое, как пострадавшая женщина, вы можете только придумать для него.

– Это правда? – задумалась она. – Подать ему пистолет, чтобы застрелился? Меч для харакири? – Мысль о некоем наказании, как ни странно запала, оказалась наиболее приемлемой там, где все другие предложения потерпели бы крушение. Оскорбленная гордость женщины – ужасная вещь, если не самая страшная.

Музыка стала другая. При звуках кларнета у Дмитрия забился пульс. Музыка стиснула болью ностальгии сердце. А сцена была пуста, стала темна… и внезапно он увидел её… в неясном свете. Тонкий лучик выхватил Нецинию откуда-то из глубины. Она плавно двигалась, и платье, оттененное серебром, напоминало бледно-розовый бархат, и временами мимолетно приоткрывало немыслимо изящное, безупречное голое бедро. Дмитрию вспомнились почему-то кроваво-красные танцовщицы Матисса, но они проигрывали Нецинии до безобразия скособоченными позами.

Чем больше она танцевала, тем всё более скорбным становился танец, и сидевшие впереди видели, как пульсирует жилка на её стройной шее.

Каждый ловил её взгляд, представляя, что Нециния дарит его именно ему и никому больше.

Ее танец напоминал то расплавленную лаву, то струящееся по горам золото. Волосы сверкали, точно вечерний закат, зеленые глаза на светлом лице искрились, как изумруды. Нециния полностью растворилась в звуках, которые все дальше и дальше уносили её душу. Тонкий ручеек пота струился у неё по виску. Она полностью окунулась во вдохновение, и теперь Дмитрий понял, что танец сегодня сложнее, чем она, видимо, до сих пор демонстрировала. Этот танец по структуре был сродни пирамиде, благодаря искусству устойчиво стоящей на вершине, требуя от исполнительницы всех колоссальных наличных сил.