– Еще бы, – отвечала ее соседка. – Какое нежное аллегретто – типичный Бетховен! Так и слышишь, как рыдает его тоскующая душа!

– Что да, то да, – согласился дед с рыжей бородой. – Но десятая симфония у него все равно получше будет.

Перед самой Бюллербергой автобус останавливается в месте под названием Лильендаль. Там очень красиво (что, кстати, даже по названию чувствуется). С травяного пригорка сбегает ручей, за ним виднеется лес. На этот-то пригорок и направились Лотта с бабушкой и Налле Лапсон с рюкзаком на спине.

– Сколько же тут герани! – воскликнул Налле Лапсон.

– Это не герань, Налле Лапсон, – сказала Лотта. – Это первоцветы, примулы.

– Довольно похожи на герань, – заметил Налле Лапсон.

– А вот это что за цветок? – сказала Лотта и сорвала фиалку.

– Какой красивый, – восхитился Налле Лапсон. – Похож на гиацинт или на одуванчик.

– Это же фиалка, Налле Лапсон, – сказала Лотта. – Пора бы тебе уже выучить названия наших самых обычных цветов.

Налле Лапсон, смутившись, отвел глаза.

– Мне столько всего надо выучить, – сказал он. – Птиц, например. Правда, некоторых я и так знаю.

– А вот скажи, кто это стоит вон там на камне и покачивает хвостиком? – спросила Лотта.

– Сова, – ответил Налле Лапсон. – Или жиравль. В смысле, жураф.

– Это трясогузка, – сказала Лотта.

– Ах вот как, – сказал Налле Лапсон.

– А слышишь, вон там, в лесу, кто-то кукует – как эта птица называется?

Налле Лапсон наклонил голову набок и прислушался.

– Вроде гусь, – сказал он. – Или, может, пеликанарейка.

– Это же кукушка! – сказала Лотта.

– И кукует она с запада, – сказала бабушка. – Это означает удачу.

– Странно, – сказал Налле Лапсон.

– Что странно? – не поняла бабушка.

– Ведь если бы бабушка оказалась по ту сторону леса, то кукушка куковала бы с другой стороны, – ответил Налле Лапсон. – И это означало бы неудачу. Так что удачно, что мы оказались по эту сторону.

– Это верно, – сказала бабушка.

– Может, поедим? – предложил Налле Лапсон. – У меня в рюкзаке маленький сюрприз.

– Да, – сказала Лотта, – я ужасно проголодалась. Достань еду, Налле Лапсон, будь так добр!

Подмигнув, Налле Лапсон с многозначительным видом принялся развязывать рюкзак. Наконец он сунул лапу внутрь.

Внутри оказалось чрезвычайно мокро!

Налле Лапсон достал хлеб. Буханка насквозь промокла в каком-то молоке – или это такие сливки?

– Налле Лапсон! – строго сказала Лотта. – Так твой сюрприз – вот это вот?

– Ничего не понимаю, – сказал Налле Лапсон и почесал в затылке. – Весь рюкзак в этом белом. Смотри, что стало с колбасой!

– Что еще натворил наш Налле Лапсон? – спросила бабушка.

– И кто-то стащил мороженые напалочки! – воскликнул Налле Лапсон. – Смотрите! В пакете пусто!

– Так в пакете у тебя было мороженое? – сообразила Лотта.

– Ну конечно! – сказал Налле Лапсон. – Я купил его для бабушки, для тебя и для меня. А кто-то его стащил. Может, эта самая кукша, что кукует с запада, когда тебя там нет.

– Бедный Налле Лапсон! – воскликнула Лотта. – Ты не знал, что в теплом рюкзаке мороженое растает.

– Ах вот как, – с несчастным видом произнес Налле Лапсон. – Просто безобразие, что они тают! – В следующий миг вид у него сделался возмущенный. – Когда за тебя заплатили целую крону, будь любезен и не тай!

– Но они же тают от тепла, – объяснила Лотта.

– Да, вот тоже безобразие, – сказал Налле Лапсон. – Пора это дело запретить. Куда смотрит правительство?

– Ну, хлеб, по крайней мере, есть можно, – сказала бабушка. – И колбасу.

– А ситро можно пить, – сказала Лотта. – С ним все в порядке.

– Возьмите мой мед, – предложил Налле Лапсон. – Я только банку сперва оближу.

Общее настроение было несколько подавленное.

– Никто не против, если я ненадолго отлучусь? – спросил Налле Лапсон. – Минут на десять или около того.

– Только если ты ничего не натворишь, – сказала Лотта.

– Нет-нет, – заверил Налле Лапсон.

И – лапа за лапу потрусил к лесу. Где повстречал мирно пасущуюся корову.

При виде Налле Лапсона корова напугалась.

– Батюшки, кто это? – воскликнула она. – Ты лев или зебра? Или, может, крокодил? Я в жизни таких зверей не видела!

– Похоже, у коров неважно с общей эрудицией, – заметил Налле Лапсон. – Я медведь, и меня зовут Налле Лапсон.

– А я корова, и меня зовут Роза-Майя, – ответила буренка.

– А в июне тебя зовут Роза-Июня? – спросил Налле Лапсон.

Буренку это страшно насмешило, и она залилась настоящим коровьим хохотом – таким громким, что оказавшаяся рядом белка с перепугу взлетела на самую верхушку сосны.

– Ты тут недалеко живешь? – осведомился Налле Лапсон.

– Да, мой хлев в двух минутах отсюда, – сказала Роза-Майя.

– А люди там тоже живут? – спросил Налле Лапсон.

– Только не в хлеву, а в соседнем домике, – объяснила Роза-Майя.

– А у них нет хубаночки? – спросил Налле Лапсон.

– Чего-чего, дяденька медведь? – переспросила Роза-Майя.

– Я просто думаю, нет ли у них буханочки хлеба, – ответил Налле Лапсон. – Я бы сел на тебя верхом и съездил к их домику.

– Да на здоровье, – обрадовалась буренка: все-таки пастись одной в лесу довольно скучно, а тут какое-никакое, а разнообразие.

В домике жил дядюшка по прозвищу Мумрик, а поскольку он очень увлекался жевательным табачком – снюсом, – то его так и звали: Снюс-Мумрик. Жену его звали Кайса, а так как она обожала кофе, то и величали ее Кофе-Кайса. У них был единственный сын, Туттели-Тюре, а у него – единственная мечта: губная гармошка. Вот только сто́ят губные гармошки дорого, объясняли ему Снюс-Мумрик и Кофе-Кайса, так что с этим придется годик-другой обождать.

Снюс-Мумрик как раз колол дрова возле дома, когда на всем скаку примчалась Роза-Майя с Налле Лапсоном на спине.

Снюс-Мумрик разинул рот и выронил топор, потому что в жизни такого не видел.

– Мать! – крикнул он. – Погляди, что делается!

Из дома на верандочку вышла Кофе-Кайса с чашкой кофе на изготовку.

И, увидев медведя верхом на корове, тоже раскрыла рот и молча опустилась на скамейку.

Но Туттели-Тюре – он не испугался. А подбежал к Розе-Майе и помог Налле Лапсону слезть. Что вышло не совсем удачно, во всяком случае, Налле Лапсон перекувырнулся несколько раз, прежде чем встать на ноги.

– Досадно получилось, – сказал Налле Лапсон себе под нос, отряхивая шерсть лапой.

Затем он поклонился и сказал:

– Меня зовут Налле Лапсон, и я интересуюсь, нельзя ли тут прикупить хубаночку.

Снюс-Мумрик посмотрел на Кофе-Кайсу, а Кофе-Кайса посмотрела на Снюс-Мумрика.

– Денег у меня с собой нет, – продолжал Налле Лапсон. – Но губная гармошка имеется. Если я получу буханочку хлеба, то вы получите гармошку.

– Боже мой! – воскликнула Кофе-Кайса, кинулась в дом и вернулась со свежей, еще дымящейся буханкой – только что из печки!

– Но одна буханка не стоит губной гармошки, – заметил Снюс-Мумрик и взял щепотку снюса из коробочки.

– Это неважно, – сказал Налле Лапсон и протянул гармошку Туттели-Тюре, который поклонился низко-низко, метя вихрами двор.

– И вам спасибо, – поблагодарил Налле Лапсон. – А теперь мне пора возвращаться!

И, взяв хлеб под мышку, он поспешил прочь.

– Наконец-то ты вернулся! – воскликнула Лотта. – Ой, Налле Лапсон, как же мы беспокоились! Решили уже, что ты заблудился в лесу!