Спокойной ночи, Игорёк! Завтра рано вставать…

Робко целую тебя… Маргарита».

Лебедев попытался выровнять дыхание, как после быстрого бега. Сердце его необычно тревожно колотилось. Он впервые за последние несколько лет осознал явственное желание обнять и сильно прижать к себе эту капризную и взбалмошную Маргариту. Он ещё посидел немножко, медленно заворачивая письмо и ни о чём не думая. Мысли его разлетались в стороны и улетали куда-то вверх… но возвращались в каком-то туманном клубке, внутри которого он видел уже другую Маргариту… грустную и озабоченную.

Вскрывать второе письмо ему не хотелось сразу. Он почему-то старался продлить впечатления от предыдущего письма и ничем их не тревожить. Но, глубоко вздохнув, он всё же открыл следующее письмо.

«Здравствуй, мой дорогой, Игорь! Как хорошо обласкало меня твоё письмо! В своей прозе ты тоже можешь быть высоким. Ты запрещаешь мне думать о ненормальностях психики и утверждаешь, что любовь ─ это временная болезнь с длительными осложнениями в виде семейной жизни. Смешно. Но я не смеялась. Я плакала… и мне хорошо было плакать. Я ревела за правду в твоих словах и за горькую правду жизни. Я ревела и была рада своим слезам… как будто бы ты мне разрешил пореветь и пролить слёзы за правду. Вот такие аналогии у нас… Но мне нельзя долго расслабляться. У меня сын, ему уже скоро пять лет, и я должна подавать ему хорошие примеры.

Ты советуешь сместить акценты и писать тебе не о чувствах, а о городе Огре и о работе. Это больше концентрирует внимание и не даёт права расслабляться. Я с тобой соглашаюсь. Хорошо. Слушаюсь. Буду писать о том, что меня окружает.

Спасибо, дорогой Игорь! Со слезами мне стало легче. Я стала даже улыбаться… на работе. Спокойной тебе ноченьки!

Целую тебя, товарищ Лебедев, за комсомольскую поддержку страждущих. Твоя плачущая Маргарита».

Лебедев быстро свернул письмо, засунул его в карман лёгкой куртки и быстро вышел из здания почтамта. Ему захотелось ответить немедленно на полученные письма, но ответить в спокойной обстановке, у себя в комнатке… ответить не спеша. По дороге он переложил оба письма в нагрудный карман рубашки и быстро зашагал к автобусной остановке.

Отчёт для завода переделали за два дня, подправив кое-что в мерах по охране труда и в общих предложениях по профилактике профессиональных заболеваний. Но директор института его упорно задерживал «на всякий случай». Для Лебедева переделка отчёта выглядела небольшим, но явным преступление против всех рабочих и служащих оловозавода, но… он покорно это сделал, подчинившись пожеланиям директора института. Свой гнев и возмущения он позволил себе выразить в письмах к Маргарите, во-первых, чтобы отвлечь семейную женщину от слишком яростных чувств, мешающих нормальной семье, а во-вторых… он, наверное, не смог бы сказать внятно, что в тот момент было на втором месте.

Он торопился отправить довольно увесистое письмо Маргарите, чтобы пораньше успеть в кассу Аэрофлота за балетом в Симферополь. Наконец-то Горбачёв разрешил ему вернуться на отдых. На почте его снова ждали два письма, написанные снова день за днём. Лебедев опять с лёгкой нервной дрожью открыл первое письмо.

«Игорь, здравствуй! Ты мой непонятый Орфей.

Частично подчиняюсь твоей просьбе писать о городе и работе. Ты же знаешь, что я попала в город Огре по запросу Риги. Рига сделала запрос на детских врачей в Омский мединститут. Там училось довольно много латышей. От них в Риге уже знали, что в Омске дают очень хорошее медицинское образование. Меня туда распределили. Когда приехала, то узнала, что никто не хотел работать детским врачом в Огре. Здесь большая трикотажная фабрика, много работает молодых женщин, много молодых матерей-одиночек. Проблема с детьми, детской заболеваемостью и женскими болезнями просто огромная! Никто из латышских врачей не хочет эту проблему решать. Бегут отсюда. Я осталась. Тут я убедилась, что многие медсёстры слабо подготовлены, поэтому мне пришлось заниматься с медперсоналом и обучать сестёр. Меня приняли и полюбили. А вот мужа моего ненавидят. Он, оказывается, работает в структуре, которая всё в Огре охраняет.

Всё! Теперь о другом.

Чтобы подарить мне такое стихотворение на выпускном вечере, – надо же любить меня, хотя бы тайно!!! Не находишь?! А я нахожу. Потому и вспыхнуло всё и загорелось во мне. Загорелось жутким пламенем страстей. Я удивлена, насколько это бешено и жутко. Мне боязно за себя саму.

Похоже на то, что я хочу разбудить тебя, тайно любимого, для себя, явно любимой. Наступила эпоха перемен, которая всем приносит одни несчастья. Нам обоим нужно крепиться.

Обнимаю тебя, Игорь, я без права быть твоей.

Беспроблемной тебе ночи, дорогой ты мой Орфей!»

Лебедев с большой аккуратностью сложил письмо и положил его в нагрудный карман рубашки. И снова… ему хотелось подождать с получением информации из другого письма. Он медлил, медлил… прошёлся по залу почтового отделения и, наконец, решил вскрыть следующее письмо.

«Здравствуй, дорогой Игорь!

Мы за шесть лет учёбы в институте много раз встречались, даже танцевали вместе… и даже один раз ты меня поцеловал! Но это явно с перепугу. Ты был такой робкий и нежный с девушками. И в то же время был дерзким и даже хулиганил. Весь соткан из противоречий! Но в институтском оркестре самодеятельности ты классно играл на скрипке. За одно это можно было простить все твои дерзости,

А откуда они появлялись, эти дерзости? Это было похоже на приступы. Я могу их сравнить, конечно, очень фигурально и неправильно, но всё же сравню их с приступами эмоций у больных хронической туберкулёзной интоксикацией. Современные врачи не хотят признавать такой диагноз, но у нас в Огре я вижу довольно много людей с такими признаками затаённого внутри туберкулёза. Приезжают к нам лечиться хвойным воздухом лесов.

Так вот, твои дерзости похожи на такие приступы. Впрочем, я не все твои дерзости знаю. Мы всё же на разных факультетах учились. Но ты в моей памяти сохранился как хороший парень, честный и самостоятельный, но немного дурной. Тебе нужна хорошая и умная жена, чтобы сглаживала и выравнивала, что надо.

Тогда это всё забылось в суете институтской круговерти, но вот сейчас выплыло и резко встало на пути в моей жизни. Я почему-то не могу отвязаться от мыслей о тебе. Прошло довольно много лет… и вот с неба долбануло громом небесным. За что и почему? Неужели меня Боженька наказывает за то, что я подчинилась маме и вышла замуж? Я могла отказаться и не пойти… Но подчинилась. Теперь я грызу локти и рву на себе волосы. Мой муж – ну совершенно-пресовершенно не мой муж!! Осознаю сейчас и удивляюсь. Сколько лет я была под гипнозом у своей мамы!