– Да, – призналась Нора.

– К тому моменту мы с Аркадием уже довольно долго играли в игру «я знаю, что ты знаешь, что я знаю», поэтому в демонстрации не было нужды.

– А ты испытываешь чувства к нему?

– Я его уважаю. Разве это не очевидно?

– Уважаешь. И только?

– По-твоему, этого мало?

– А к другим мужчинам… – Она запнулась, но решила продолжить. – Есть мужчины, которых ты не только уважаешь, но и отдаешь должное их сексуальной привлекательности?

– Есть.

– Леонид?

Пауза. Натянутая улыбка.

– Я отдаю должное его сексуальной привлекательности. Но уважение – это главное.

У нее чуть не вырвалось: «Между вами что-то было?» Но она вовремя прикусила язык. Взгляды, которые они изредка кидали друг на друга, нежные и свирепые… скользящие прикосновения, временами переходящие в неловкие объятия или жесткие захваты… шуточки, поддразнивания, улыбки с прищуром, одна сигарета на двоих. Все это не ускользало от ее внимания, более того, она замечала, что и другие обитатели фермы поглядывают на них со стыдливым любопытством.

Это либо происходит, либо нет. Время тут ни при чем.

И что теперь делать?

– Спрятать его для начала, – ответил Герман, потому что вопрос свой, как выяснилось, она задала вслух.

– Где же ты его спрячешь? – подумав, спросила Нора. – Человек – не чемодан. Ему необходимо есть, пить, дышать, двигаться. А такому реактивному, как Леонид, для всего перечисленного необходимо достаточно большое пространство. Скажем, в гостиничном номере он и трех дней спокойно не просидит.

– Это точно.

– Так где же?

Герман с прищуром глянул в сторону.

– Есть одно место.

По направлению его взгляда Нора догадалась о направлении мыслей.

– Место хорошее. Но я слышала, что оно имеет статус зоны строгой заповедности и попасть туда можно только по специальному разрешению.

– Да, – подтвердил Герман. – Причем не по отдельному разрешению музея-заповедника, как было раньше, а по благословению Соловецкого монастыря.[4]

– И ты надеешься его получить?

– Есть другой путь, Нора.

– Угнать катер, провезти его сиятельство через Анзерскую салму контрабандой, высадить на Колгуевом мысу, построить шалаш и оставить там вместе с лисами, зайцами и оленями? Ну, летом он, допустим, с голоду не помрет…

– Нет! Нет! – Герман, смеясь, замахал руками. – Во-первых: я не умею строить шалаш и не думаю, что Ленька умеет. А ты случайно не умеешь? Ну, вот. Во-вторых: я не пойду на катере через Анзерскую салму. Быть может, я и сумасшедший, но не до такой степени. В-третьих: остров не настолько велик, чтобы можно было всерьез рассчитывать, что появление молодого отшельника, хоть с шалашом, хоть без шалаша, останется незамеченным.

– Ладно, сдаюсь. Говори.

– Можно приехать на остров в качестве трудника. Как в старые добрые времена. Голгофо-Распятскому скиту ежегодно требуются мужчины для летних работ по восстановлению разных построек. Предпочтение отдается верующим и непьющим, но это, я думаю, удастся организовать.

– Обратить язычника в православную веру?

– Обратить язычника всяко легче, чем атеиста.

– Почему ты так думаешь?

– Язычник верит в бога, неважно, как его по имени… В то всевидящее око, от которого невозможно утаить никакое намерение и никакой поступок. – Герман пожал плечами, словно бы дивясь на такое устройство языческого сознания, но по большому счету ничего не имея против. – Атеист же отрицает само измерение, где в основе наблюдаемого, предметного мира присутствует некая всемогущая инстанция.

– То есть, это не шутка? Ты действительно собираешься переделать нашего солнечного мальчика в доброго христианина?

– О нет. Для этого я слишком ленив. Попробую убедить его не афишировать повсеместно свое язычество.

– Ну и задачка! С одной стороны, речь идет о его собственной драгоценной шкурке, а с другой, когда это удерживало его от безрассудных поступков?

– Не забывай, сейчас за ним охотятся те же самые люди, вернее, тот же самый человек, от которого он однажды весьма рассудочно удрал из Москвы. Так что с инстинктом самосохранения у него все в порядке.

– А по какой причине или с какой целью они за ним охотятся?

– Вопрос на миллион долларов, – пробормотал Герман, косясь на нее краем глаза. – Ты уверена, что хочешь это знать?

– Хотя бы в общих чертах.

– Мать Леонида при разводе отсудила у Кольцова-старшего бизнес… неважно какой… и записала на Леонида. Когда она вышла замуж вторично и, отбыв на постоянное место жительства за рубеж, исчезла с их горизонта, Кольцов решил этот жирный кусок приделать обратно к пирогу. Но Леонид, не будь дурак, не поддался ни на угрозы, ни на уговоры. Он уже ощутил вкус свободы, которую дает финансовая независимость, и не собирался отказываться от того, что принадлежало ему по праву.

– И тогда?.. – негромко спросила Нора, видя, что он колеблется.

– Тогда его сделали зависимым в другом смысле.

– Подсадили на тяжелые наркотики?

– Да.

– И он отказался от того самого бизнеса в пользу Андрея Кольцова?

– Если бы он это сделал, его бы сейчас не преследовали.

– Да, точно. – Нора немного подумала. – Но как получилось, что его не дожали? Насколько мне известно, из наркомана в ломке можно веревки вить.

– Он улизнул до того, как за него принялись всерьез.

– И помог ему ты? Улизнуть.

– Мы помогли друг другу. Знаешь, бывают такие моменты, контрольные точки, в которых еще возможно развернуть ситуацию в желаемую для себя сторону. Если их не прохлопать. К счастью, мы с Леонидом встретились именно в такой контрольной точке.

Итак, он все же рискнул довериться ей. Улыбнувшись, Нора благодарно сжала его руку. Теперь завести разговор об их с Леонидом темных делишках можно в любое время, он не сочтет это бестактностью. А сейчас лучше сделать паузу, не перегибать палку.

На обратном пути к флигелю Первого корпуса они болтали обо всем на свете, начиная от истории моды на джинсовую одежду и заканчивая открытием новых спутников Плутона. И только оказавшись в постели, греясь под легким пуховым одеялом и прислушиваясь к покашливанию Германа за стеной – наверняка курит, негодник, – она осознала, что про своей первый раз он ей так и не рассказал.

Даже посреди самого лютого невезения случаются моменты везения, поистине сказочного. Всесторонне рассмотрев безумный план Германа, Леонид обратился к человеку, занимающемуся – по благословению настоятеля Голгофо-Распятского скита отца Амвросия – сбором групп для работы на Анзере, через день получил по электронной почте ответ и пошел собирать манатки. Герман ему помогал, Аркадий проводил инструктаж.

Нора мерила шагами спальню сестры, нервно сжимая пальцы, ибо имела все основания полагать, что ее в эту экспедицию не возьмут.

– Ну что ты психуешь? – добродушно спрашивала Лера, сидящая в кресле с чашкой горячего чая и мятным пряником. – Они же только подвезут Леньку к причалу на Долгой губе, дождутся отплытия группы и вернутся назад. Сама знаешь, из-за волнения на море рейс могут задержать на несколько часов, а то и вовсе перенести на завтра. Им нужно убедиться, что катер ушел.

Все это Нора, конечно, знала. Пролив Анзерская салма пользовался дурной славой. Капитаны отказывались выходить в море при ветре и дожде, потому что даже в самые погожие дни вода бурлила и волновалась из-за быстрых течений. Паломники рассматривали переход от Долгой губы до Капорской как одно из испытаний на пути к Богу. Даже летом. Зимой же добраться до Анзера было и вовсе невозможно. По двум причинам. Первая – очень короткий световой день; и вторая – очень мощные течения, взламывающие лед и превращающие пятикилометровый пролив в адскую мясорубку. Навигация открывалась только после таяния льдов, обычно в начале календарного лета, и продолжалась до ноября-декабря. Именно труднодоступность острова делала его сейчас таким привлекательным для Германа и Леонида.