– Стой зверёныш! Как ты вошёл? – услышала я строгий голос. Но голос этот, похоже, удивлялся сильнее, чем сердился. Это хозяин дома открыл двери в сени, где я стояла, трясясь.

– Дверь… отперта… – проговорила я, всё ещё задыхаясь от сумасшедшего бега. – Я… только не выгоняйте, добрый человек… Только не выгоняйте… Они убьют меня.

– «Дверь отперта»… Собак привёл сюда, у-у, зверёныш! – проворчал хозяин. – Что натворил, сказывай? Украл чего? Али разбой какой? Правду говори, всё равно узнаю, сам прибью.

– Нет-нет, добрый человек… я не разбойник.

Он появился, наконец, из темноты. И тут произошло у меня странное видение. От изнеможения и пережитого ужаса, должно быть, я увидела древнего старца с длинными до земли белыми волосами и бородой, такому старику никак не меньше тыщи лет…

Но через несколько шагов, когда он подошёл ко мне, держа в руке масляную лампу, горящую спокойным золотым светом, оказалось, что это был молодой человек, собой красивый, бритый, гладкий, высокий и с широкими саженными плечами, волосы и верно, очень длинные, когда он повернулся, чтобы поставить лампу на хозяйственный ящик, стоявший здесь, я увидела, что по спине струится перетянутый в нескольких местах светло-русый гладкий хвост, как у хорошей породистой лошади, доходя до самой талии…

– Ох и грязный ты, зверёныш!.. Фу… и ободранный весь… хоть не паршивый?.. – брезгливо поморщился красавец, сведя широкие брови к переносице. – Стой, с места не сходи, нагрязнишь мне здесь, убирай после… Никто собакам не отдаст тебя. А вот с хозяевами их пойду, поговорю.

– Спасибо тебе, добрый человек! – радостно воскликнула я, молитвенно прижимая руки к груди, не веря, что вижу такого красивого и ещё доброго человека, пробежав столько вёрст через густой лес и по камням в этой чаще.

– Да замолчи ты уже, «добрый человек»… тут стой, с места не смей сходить… запомни, с места не двигайся, стащишь чего, прибью… – проговорил он. И голос-то у него какой-то мелодичный, звонкий, молодой, как чистый ручей, вроде и сердится, а не страшно, наоборот, хорошо на душе, славно, будто я родного нашла, будто именно к нему в эти леса и бежала…

И он обошёл меня, открыл дверь, вновь обращаясь в старца, когда переступил порог. Может это лунный свет так шутит со мной? Так ведь нет никакой луны сегодня…

Но что делать в этой чаще молодому красавцу? Вот древнему старику-отшельнику здесь самое место и обитель под стать. А как тут живёт молодой?.. Может парень мне померещился, а не старик?.. Али это ангел Смерти? Говорят, Она может являться к безгрешным душам в образе прекрасного ангела… А я… безгрешная ли душа? Наверное… нет? Или да…

Интересно, я думаю об этом сейчас, чтобы не думать, что собаки могут задрать старика, что Силовы мерзавцы убьют его, ворвутся сюда и тогда…

…Собаки задрать меня не могут. Но то, что этот тощий заморыш проник в мой дом с такой лёгкостью, мягко говоря, обескуражило меня. Этого никак не может быть. Даже лесная птица не залетит на мой двор, не то. Что человек. Уж не подосланный ли Эрбином лазутчик? Но что надо Эрику от меня? Ведь я не лезу к моему брату, он же всё время пытается проникнуть ко мне, любопытствуя, как я живу, чем, что делаю.

И мне кажется, он просто жить без этого любопытства не может. Мне безразлично, что он делает, я только слышу о его похождениях среди людей, когда выбираюсь в города, чтобы купить себе то, чего я не могу добыть или получить в своей чаще, где у меня, как у всех людей обычное хозяйство, вести которое, учитывая, как я навострился за все эти столетия управлять сущим, вести хозяйство намного легче, чем любой многочисленной семье.

Но никакой лазутчик не сможет войти вот так ко мне. Сам Эрик только мог бы и то, применив Силу. Но это не он, это какой-то замученный ребёнок, обессиленный и умирающий от страха. Но, может быть этот самый пережитый им ужас, али страх смерти, несущейся по пятам, и открыл ему мой дом? Так и есть, должно быть, хотя всё равно очень странно. Зверёныш и есть, самый настоящий… Неожиданно мне стало даже как-то странно тепло на сердце от того, что какой-то маленький человечек, пусть и такой, никчёмный и чумазый, всё же появился в моём доме.

Я вышел достаточно далеко от моего дома, волною Силы уводя и собак впереди себя, не надо, чтобы те, кто послал их по следу несчастного мальчишки, дрожащего сейчас в моих сенях, поняли, что подошли так близко к дому самого Галалия. А потому они должны увидеть то, что я им покажу.

Несколько всадников и десятка полтора пеших обступили меня.

– Эй, старуха, не видала тут…

– Кого, добры молодцы? Чумазого мальчишки? – спросил я, а они захохотали.

– Ну, пусть мальчишки, чёрт с тобой! Так видела, значит?

Я кивнул, а они видят, как кивает старуха.

– С большого камня сорвался беглец ваш, вона там! Шею и свернул… в яме валяется. Я глядела – дохлый.

– Нам покажи!

– Дак идёмте.

И я даже привёл и показал им то, что сказал и они увидели, что мне было нужно.

– Вишь, сердешный, в темноте-то не разобрал дороги и ухнулси. Пикнуть и то не успел, – сокрушаясь, проговорила старушенция, которую видела погоня вместо меня.

Они постояли над небольшим обрывом, на дне которого видели распластанную бездвижную фигурку с раскиданным переломанными ручками-ножками.

– Достать бы надо? Ить чё-то сказать надоть…

– Достать? Ну, полезай, умник, свою башку тута и свернёшь. Всё, поехали в обратку. И так полночи носились.

– Дык-ить зря.

– Чё зря? Тебе сказали убить, вона – лежит, лучше не придумашь. В реку не бросили, так скажем – бросили, проверит он што ль?.. Всё едем!

Тут вступила и старуха моя:

– Чего он сделал-то, что вы такой толпой да с собаками? Убил кого?

– Не убил… Но…

– Жалеть не за што, так что…

– Нихто не заплачет. Так что иди, бабка, твоё дело стороннее.

– Дак ясно, што стороннее, но… всё ж-таки… живая душа.

Они заржали, разворачивая уставших от неудавшейся погони коней, ржущих, косящих глазами.

Другой всё же посмотрел на меня с подозрением:

– Тебе-то што, старуха, чего разнюхивашь? Ишшо волховать над мертвецом возьмёсся?

– Ага, Мокшен, в обрыв энтот полезет? Она еле ходит, гляди, щас развалится…

– Издаля тоже можна.

– Да ладно, не цепляйся, едем!

Но Мокшен не унимался, всё внимательнее вглядываясь в меня:

– А вообще, чиво ты тут делаешь, до деревни пёхом и то полдня на твоих старых колтушках итить, а щас ночь-полночь?

Но я нашёлся мгновенно, продолжая изображать странноватую старую ведьму:

– Дак травки, робята, безлунная ночь, када ж ишшо?

Но Мокшен, похоже, искушён в колдовском деле, откуда, интересно?

– Безлунная ночь? Только для чёрных дел такие травцы из самых чёрных ночей, смерть-ить в травах в такие ночи…

Но кто-то из его товарищей остановил его, тем более что отряд уже потянулся назад.

– Отстань ты от старой ведьмы, может твоих врагов и отравит потом.

– Врагов… А ежли меня? Али тебя? Хотя тебя, дерьма, не жалко…– произнёс Мокшен. – Мож, рубануть всё же?

Вот это было бы плохо: меня им не убить, но сразу поняли бы, кто я есть, а так близко от моего дома мне этого не хотелось их убивать, ведь набегут, скажут, стражу порубили, рыскать станут, со двора не выйдешь… Хотя, бояться ещё больше станут.

Но они спасли себя сами.

– Оставь ты её, хватит трупов на сегодня, скажут, што мы душегубы.

Мокшен ещё раз с сомнением посмотрел на мою старушенцию и развернул коня, но всё же оглянулся ещё несколько раз. Я дождался, пока они скроются за деревьями, прежде чем сам повернул назад к моему дому. Живой там ещё заморыш? Мог и кончиться от изнеможения. Жаль будет, получится, зря я столько болтал с придирой Мокшеном.

Но нет, Смертью возле моего дома не пахнет, значит, живой зверёныш, обрадовался я. Удивительно, как сразу он мне к сердцу прикипел, во как спасать-то кого-то… Хотя… это от моего давнего одиночества должно быть. Но за столько сотен лет я никогда ещё не испытывал такого, моё одиночество вовсе не тяготило меня, я разбавлял его, когда хотел, наведываясь в города и сёла в самых разных обличьях, отводить людям глаза и показываться так, как мне было угодно, я научился так давно, что не помню, чтобы не умел этого. Но никто раньше и не прибегал ободранный в мой дом, самоуправно и нахально порушив моё уединение.