Но девушка не ответила. Изумленно распахнув глаза, она смотрела на белокурого верзилу, не в силах вымолвить ни звука. Как-то тихо стало в готовальне. Помахивая пушистым хвостом, в дверь заглянул Василий. Войти не решился, лишь тихонько мяукнул.

Карл Натанович, сняв с головы пыжика, протер вспотевшую лысину атласным платочком, на миг прикрыл усталые глаза:

– Да, да, Василёк, сейчас отобедаем…

Вмиг просчитав обстановку, Егор решительным шагом подошел к столу:

– Что ж, не стану мешать котиной трапезе, – грубо отодвинув плечом маленького доктора, захлопнул папку, сунул в мешок. Накрутив на руку горловину, резким движением закинул ношу за спину. Обиженно сопя, нахлобучил картуз и потопал к двери.

– Постой, Егорша, не горячись! – окликнул его Карл Натанович. – Со мной пойдешь! А вы, семейство Мякишевых, ступайте к дому Аркадия, узнайте, что, да как, и возвращайтесь в апартаменты. Жду вас в кабинете! Заодно за внуком пригляжу и гостя накормлю, а лавку позже откроем.

Глава 12. В кабинете Карла Натановича

В мягком кресле, на гобеленовой подушечке, любовно пошитой вдовушкой Богомоловой, Карл Натанович восседал за письменным столом, поглаживая толстыми пальчиками зеленое сукно столешницы: "Мой кабинет, моя квартира".

Он добился того, о чем всегда мечтал – материальная независимость и признание в обществе. И если богу было угодно, что все пришло к нему именно таким путем, значит, так тому и быть – случайно порванный бархат, маленькие прозрачные камешки, играющие на свету разноцветными бликами. Только, как Егору сказать об этом? В показаниях кузнеца про собаку только два слова, мол, отдал фельдшеру, а про ошейник – ни-ни. Может, на словах что-то сыну передал? Не зря же он в город вернулся. Почему тогда о Пушке ничего не спрашивает? Или приглядывается?

Ох, запутался Марк Натанович, аж ладошки вспотели.

Солнечный луч, робко пробившись сквозь накрахмаленный тюль, золотистыми пятнышками брызнул на докторскую лысину, приятно согревая затекшую шею. Пузатая чернильница на мраморной подставке приветливо подставила лучику стеклянную грань. Перьевые ручки дружно отсалютовали золотистыми колпачками. Серебряный поднос с фарфоровыми чашками давно остывшего шоколада лучезарно улыбался, сверкая начищенным мельхиором чайных ложечек. Лишь грузное бронзовое пресс-папье, прижимаясь целлюлозным брюхом к стопке аптекарских бланков, недовольно пряталось в тени Большой медицинской энциклопедии.

Напротив стола, на мягком диване разместились Андрей и Алимпия. Розовощекий малыш в шерстяных шароварах и курточке отчаянно вертелся на коленях отца, пытаясь дотянуться до розового зайца на спинке дивана.

Чисто выбритый и вымытый Егор пристроился в углу, на мягком стуле с кривыми ножками, подложив под зад отцовский картуз. Уперев руки в колени, он весь подался вперед, прислушиваясь к доктору. Длинные волосы расчесал на прямой пробор, заправил за уши. Выданное вместо старого ватника и заношенных брюк чистые вещи приятно пахли лавандой и апельсиновыми корками. В самый раз ему одежда купеческая – косоворотка с галифе, да теплый пиджак. Сапоги хромовые уважительно поскрипывают.

– Никто не видел, как Егор в дом входил, и в доме его никто не видел, кроме Липы, – голос Карла Натановича звучал тихо, как-то по-домашнему.

– Все так! – пробасил из угла Егор. – Эх, не надо было тыркаться к ней, одеялом укрывать! Кто ж знал, что у барышни сон чуткий… как лучше хотел… ан нет, поскакала подглядывать, топотала как корова – вмиг учуял.

– Что ж следом не пошел? – бросила через плечо Липа, обиженно скривив губы. – Медведь неотесанный.

– Разговор не закончил, а опосля состорожничал – вдруг городовых вызовешь, ну и драпанул в лавку… кто ж знал, что баронессу грохнут.

– Ох, Егорша, да никто ее не грохал – закупорка сосудов случилась, тромб оторвался, – вздохнул доктор, быстро глянул на Алимпию. – Верно, говорю, душа моя?

Липа лишь кивнула в ответ, наблюдая за шаловливым сыном.

– Вот ведь девка! – восхитился Карл Натанович, – глазищами хлоп-хлоп, алый ротик наивно приоткрыла, и околоточные глупцы ей уж тайну следственную излагают!

– А с молодым бароном что? – буркнул Егор. – Тоже – тогось?

– Слава, господи, живехонек, сердечный, – вздохнул доктор. – Только в голове помутилось со страху, заговариваться стал. Про желтое яйцо всё твердил, что медведь забрал: "А гризли тот огромный, как скала, очи горят диким адским пламенем, да космы седые по ветру развеваются" – ничего я не напутал, племяшка?

– Нет, ничего. Всю дорогу так и бормотал, пока рубаху смирительную одевали, да в "красный крест" усаживали. А не пора ли нам на горшок? – встрепенулась вдруг Алимпия, подхватывая сына на руки. Пощупала абсолютно сухие штанишки, на всякий случай втянула носом воздух. – Верно, показалось, да и большой ты уже мальчик, чтобы в штанишки дудонить, – нежно обтерла платочком слюнявый ротик сына, поцеловала в пухлую щечку, крепко прижала к себе. Горестный детский всхлип прорвался сквозь материнскую заботу. Похоже, слегка затискала, а сынок этого не любит! Схватив со спинки дивана игрушку, Алимпия быстро сунула зайца в сжатые кулачки мальчика. Уткнувшись носопыркой в розовые ушки, малыш тихонько захихикал.

– Андрей, а снеси-ка его Катерине, пусть покормит! Видишь, капризничать начинает! А сам пригляди, чтоб фартучек повязала, кабы не срыгнул на новый костюмчик! Да зайца здесь брось – поди, в лес не убежит!

Подхватив сына под пухлую попку, Мякишев послушно вышел, аккуратно притворив за собой тяжелую дверь.

Тут же, подлетев к столу, Алимпия быстро зашептала, обдавая дядюшкин нос теплым дыханием:

– Дядечка! Не хочу, чтоб Андрей знал тайны наши семейные!

– Твоя воля, девонька, – отодвинулся от ее сверкающих глаз доктор, откинулся на спинку кресла. – Но коли супруг он тебе, может и надобно ему знать, чем жена дышит… – промолвил осторожно в ответ.

– Не должен! И точка! – прошипела Липа, стукнув кулачком по столу. – И не вздумай своей вдовушке рассказать! – погрозила дядюшке пальцем.

– А как же Гектор?

– Юродивый теперь твой Гектор, а с психа и спросу нет! – огрызнулась Липа, усаживаясь на место, обернулась на дверь. – Егор! Двигай зад ближе, и яйцо свое доставай!

– Не моё оно вовсе! – огрызнулся Кравцов, безбожно скрипя стулом по паркету. Две характерные царапины остались бельмом на начищенном паркете. – Что будем делать-то? Как гниду искать станем?

– Насколько я понял, в деле Игната нет иных свидетельских показаний, кроме как младшего клерка Ираклия Дробного, служившего у нотариуса Кноппа, – отозвался Карл Натанович. – Что ж, для меня картина предельна ясна…

Людвига Брукович выходит замуж за барона фон Грондберга. Рождается сын Гектор. У барона тайная страсть к азартным играм. Проиграв состояние, он стреляется, оставив огромные долги. Баронесса, недолго думая, продает поместье, и переезжает с сыном к брату Аркадию, к тому времени еще холостому и довольно состоятельному владельцу ювелирных мастерских. Через какое-то время Брукович женится, рождается дочь Алимпия, но, к сожалению, при родах Наталия умирает вследствие порока сердца. Царство небесное, сестрёнушке моей! – доктор скоренько перекрестился. – Людвига, привыкшая жить на широкую ногу и, вдобавок, пристрастившаяся к покеру, понимает, что брат больше не намерен оплачивать ее разгульную жизнь и покрывать долги. Тогда, она решает избавиться от брата и завладеть его имуществом.

Доктор примолк. Заглянул в фарфоровую чашечку, ковырнул ложечкой сладкую коричневую массу.

– Может попросить Катерину, чтоб ромашку заварила? Во рту пересохло…

По сдвинутым бровям юноши и напряженному девичьему взгляду, Карл Натанович решил все же отказаться от чайных церемоний. Сглотнув слюну, продолжил:

– Первым делом она жестоко использует Христину – душу наивную и бесхитростную…

– Чего так? – изумился Егор. – Что значит "использует"?

– Вот так клюква! – изумился доктор, поправляя пенсне. – Выходит, не читал ты отцово дело?! Не читал…