«Белый зодчий» – также название сборника Бальмонта 1914 г., в заключительном одноименном стихотворении снег и иней объясняются как созерцание Зодчим сияния («в свеченьях восхищенья») своего творения, созданного пламенем сердца, застывшим при таком созерцании и чающим нового движения звезд.

Расплавлен – означает для Бальмонта: оживет органически.

Древний Китаец говорит: «Отзвуки слова, однажды сказанного, дрожа, звучат через все пространство Вечности».

Скорее всего, вольная цитата из «Дао дэ цзин»: «Вечное Тао не имеет имени. Оно незначительно, как щепка, но мир не может подчинить его себе» (пер. Д. Кониси под ред. Л.Н. Толстого). Но возможны и другие цитаты, стоящие за этой приведенной по памяти цитатой.

Самый гениальный поэт девятнадцатого века, Эдгар По, владевший, как никто, колдовством слова и странно совпадающий иногда с вещими речениями древних народов, Египтян, Китайцев, Индусов, в философской сказке «Могущество Слов» написал замечательные строки о творческой магии слова. Агатос и Ойнос беседуют. Как духи, они пролетают между звезд. «Истинная философия издавно научила нас, что источник всякого движения есть мысль, а источник всякой мысли есть Бог. Я говорил с тобой, Ойнос, как с ребенком красивой Земли, и, пока я говорил, не мелькнула ли в твоей голове какая-нибудь мысль о физическом могуществе слов? Не является ли каждое слово побуждением, влияющим на воздух? Но почему же ты плачешь, Агатос, и почему, о, почему твои крылья слабеют, когда мы парим над этой красивой звездой – самой зеленой и самой страшной изо всех, встреченной нами в нашем полете? Блестящие цветы ее подобны фейному сну, но свирепые ее вулканы подобны страстям мятежного сердца. Это так, это так! Они то, что ты видишь в действительности. Эту безумную звезду, вот уже три столетия тому назад, я, стиснув руки и с глазами полными слез, у ног моей возлюбленной – сказал ее несколькими страстными словами – дал ей рождение. Ее блестящие цветы воистину суть самый заветный из всех невоплотившихся снов, и беснующиеся ее вулканы воистину суть страсти самого бурного и самого оскорбленного из всех сердец».

Буквальный перевод приводимого отрывка:

Агатос. Так и есть. Но истинная философия давно учит, что источник всякого движения – мысль, а источник всякой мысли —

Ойнос. Бог.

Агатос. Я говорил с тобой, Ойнос, как с ребенком настоящей земли, которая только что погибла, об импульсах, возникших над атмосферой земли.

Ойнос. Да, так.

Агатос. И когда я это говорил, не пересекла ли твой ум какая-то мысль о физической силе слов? Разве не всякое слово импульс в воздухе?

Ойнос. Но почему, Агатос, ты рыдаешь и почему, почему же твои крылья опускаются, когда мы парим над этой настоящей звездой – самой зеленой и при этом самой страшной из всех встреченных нами в полете? Ее блестящие цветы выглядят как сказочная мечта, но ее яростные вулканы – как страдания возмущенного сердца.

Агатос. Да, они таковые! Эта дикая звезда, и вот уже три века, как, стиснув руки и устремив взор к стопам возлюбленной, я вызвал ее – несколькими страстными фразами – к рождению. Ее блистательные цветы самые дорогие из всех неисполненных мечт, и ее яростные вулканы – страсти возмущенных и поруганных сердец.

AGATHOS. It must: but a true philosophy has long taught that the source of all motion is thought- and the source of all thought is-

OINOS. God.

AGATHOS. I have spoken to you, Oinos, as to a child of the fair Earth which lately perished-of impulses upon the atmosphere of the Earth.

OINOS. You did.

AGATHOS. And while I thus spoke, did there not cross your mind some thought of the physical power of words? Is not every word an impulse on the air?

OINOS. But why, Agathos, do you weep and why, oh why do your wings droop as we hover above this fair star which is the greenest and yet most terrible of all we have encountered in our flight? Its brilliant flowers look like a fairy dream- but its fei rce volcanoes like the passions of a turbulent heart.

AGATHOS. They are! they are! This wild star it is now three centuries since, with clasped hands, and with streaming eyes, at the feet of my beloved I spoke it with a few passionate sentences into birth. Its brilliant flowers are the dearest of all unfulfilled dreams, and its raging volcanoes are the passions of the most turbulent and unhallowed of hearts.

Fairy Бальмонт переводит как «фейная» всегда, как в его детской книге «Фейные сказки», название которой калькирует Fairy tales. Бальмонт опустил «только что погибшей». Последняя фраза По отразилась в максиме Пастернака из письма Нине Табидзе: «Жизнь – поруганная сказка».

Древние Индусы поют в священных «Ведах»: «Из всеприносящей жертвы родились звери воздуха, лесов и деревень. Из всеприносящей жертвы возникли песни, загорелось размерное слово. Прачеловек есть огонь, раскрытый его рот – горящие головни, дыхание – дым, речь его – пламя, глаза – угли, слух – искры, в этом пламени – жертва богов. Первоосновная сила разогрела миры. Из разогретых миров произошло троякое знание. Она разогрела это троякое знание, из него вышли магические слова».

Пересказ знаменитого гимна Пуруши (Пуруша-Сукта, 

Далее переводы и пересказы источников довольно верны оригиналу, поэтому специальных комментариев не даем.

Творческая магия слова и бесконечность многоцветных его оттенков изваяна Майями в причудливых гиэроглифах на храмовой стене в Паленке, где до сих пор, затерянные между Табаско и Усумасинтой, как предельный оплот Кордильерских высот, знающих полет кондора, находятся памятные руины – Великий Храм Креста, Малый Храм Солнца и Дворец Четырех Сторон. Овеянные океанскими шепотами Майи, эти ловцы жемчугов составили свои гиэроглифы из прибрежных камешков Моря, из морских тростников, из жемчужин, из спиралей извилистых раковин, из раковин, схожих с звенящими трубами, из раковин круглых и длинных, из дуг, из овалов, из эллипсов, из кругов, пересеченных четырехугольником и сложным узором, как мы это видим на спинах морских медуз, что первые учили людей живописи. Майский Ваятель, запечатлевший слово о Слове, говорит, чувствуя себя окруженным врагами, которых зовет птициликими, ибо они клювоносы и когти у них захватисты.

«Никогда Птичий Клюв не овладеет наукой и искусством знаков Священных Начертаний. Эти камешки там, этот пращевой камень, эти наложенные сочетанные камни, гроздья, ожерелье знаков сокровенных – срыв, пропасть неосторожному. Да не рассеет он путы, да спутает смысл, не озарив их сеть изъяснением. Да извратит пути толкования, и эти камешки станут когтями. Здесь – ударится он, дальше – оступится. Речь эта – узел, слово – изгибно; выводит свод; дробит, крошит горы, извивно, извилисто; оно преломленное, оно возвращается, слово; свито, скручено, сжато; четкое, резвое, перистое; нераздельное, сплоченное, прямое, округлое; врата, что легко пройти – и упор каменистый пустыни; оно ускользает жеманное, оно искривленье гримасы; улыбчивое, веселящее; горькое вкусом, сладкое; свеже-холодное, жгучее, сожигающее; небесно-лазурное, водное, тихое, тишь, глубина; смелое, смело-красивое; меткострельность глаголящих уст, копье; оно боязливая лань, проворный олень лесной; куропатка полей, что бежит; голубка, что пьет и пьянится ручьями, волнистой одеждой Земли; пасть пумы, что встала, нависла, вот; пустыня безводная; ливень внезапный, который идет уменьшаясь; хрупкая чаша из глины, едва пережженная – падает, в крошки рассыпалась; тыква, ведро, водоем, колодец – жаждущему; колющий лист, лист приютно-тенистый; гвоздочек, что держит, удерживает; повторная белость зубов, что созвучно дробят, растирают; развилистость вил, перекладина, дерево казни; забота, ларец сберегающей памяти; кладовая лелейного сердца; голова и ступня, верх и низ, это слово; начинает, и то, что кончает; от разрушенья оно отвращается; здесь завершает свое нисхождение. Эти круглые прибрежные голыши глаголющие – там, глубоко безмолвствующие – здесь, в завершении; они Бездна, Пучина, Океан беспредельный – неосторожному, будь он птицей крылатой.