Таким образом, чувство самого себя возникает в Бездне как результат самопостижения Божества. При этом играет очень важную роль понятие страха. Нечто подобное этому «понятию» было использовано при выведении качеств, когда Бёме прибегает к понятию муки (Qual, или Quail), которое можно у него понимать и как источник[41]. Это перемещение смыслов одного и того же понятия явственно выступает особенно при рассмотрении «перетекания» вечного Божества из Бездны в сферу темного вожделения. Поскольку Бездна у него вытекает (hinausquillt) из безмятежного, еще не «качествующего» свободного желания, перетекая (quellend) в сфере темного вожделения в «первоначальное состояние вражды, боли и муки». Именно здесь, в процессе мучительного напряжения источающей Бездны, выступают первые «чувственные» качества Бога, посредством которых Он чувствует Самого Себя[42].

Таким образом, качества проявляются как таковые лишь в царстве темного вожделения в процессе самоощущения Божества. И хотя все богатство качеств содержится в нераскрытом виде уже в первоначальном «свободном желании» Бездны, которое поэтому оказывается одновременно также Божественной Мудростью, «вечным Смыслом», тем не менее собственное, качественное бытие Бога начинается лишь с самораскрытия Его сущности.

Итак, в процессе своего самопостижения воля Бездны выступила перед нами сначала как царство «вечной мудрости» (или «свободного желания»), а затем как царство «темного вожделения». Однако это существенно один и тот же процесс одного и того же царства, поскольку одно царство есть царство свободы и безмятежной радости различающей «теории» – видения Ока Божия, а другое – царство враждебного напряжения и страшной муки, в котором, тем не менее, соразмерно вечному смыслу, Божественная Воля сопрягает все моменты качественно разворачиваемого темного вожделения. Для примирения этих противоположных процессов в самом Божестве Бёме вводит понятие «гармонии». Эта гармония подобна «первому» царству свободного желания или радости, но, в отличие от него, она не столь свободна от напряжения. Гармония представляет то же самое становление чувственных сил, как и при темном вожделении, но только уже не во вражде, а «в гармонии». То же самое «взаимное вожделение друг друга» не приводит, как это имело место в царстве мрачного вожделения, к полному поглощению в ужасе, в «ужасе огня», но исполняется высшим взаимопроникновением этих противоположных сил в качестве «вожделения Любви». Бёме говорит здесь о взаимном вхождении друг в друга сил и качеств, о втекании друг в друга (Ineinander-inqualieren)[43]. «Это втекание друг в друга сил и свойств, – говорит Бёме, – есть прелестный вкус любви, когда они восприемлют друг друга в святой конъюнкции, когда одно другое пробует на вкус [вкушает], чувствует, слышит и видит в эссенции»[44]. При этом слышание выражает особенное значение «царства Радости». Ибо слышание имеет в учении Бёме двойной смысл: с одной стороны, оно означает понимание, а с другой – восприятие чувственных звуковых ощущений. Поэтому для описания царства радости Бёме говорит о «звуке» (Schall) слышания, чувствования, вкуса и обоняния, который есть «истинная разумная жизнь». Ибо в звуке высшая мудрость впервые приобретает чувство самой себя, чтобы затем полностью раскрыться в чувственно-телесной форме «тонального звука» (tonende Schall), где Всё понимает друг друга, слушая друг друга.

Царство Гармонии и Радости есть исполнение, осуществление и воплощение вечной мудрости, т. е. «первой» формы явления Бога, в котором звук есть воплотившееся откровение вечной мудрости, невозможное без этапа темного вожделения, благодаря которому впервые возникает чувственное и «качественное» бытие.

Таким образом, царство темного вожделения получает разумно-положительное значение. Чем более в его мраке совершается «возгорания», тем более возрастает свет царства Радости. Бёме поэтому подчеркивает, что о звучании царства Радости невозможно иметь ни малейшего представления, если не постигать одновременно («на одном дыхании») все те ступени, которые ведут к нему, начиная с первоначального «вечного рождения». «Поэтому все виды принадлежат звуку: (1) вожделение делает твердым, (2) жало движет, (3) страх охватывает в эссенции различия, (4) огонь превращает своим пожиранием грубость первой постигнутой сущности в дух, или [собственно] звук, который (5) вновь постигает желание любви в ее слабости и нежности и формирует (6) единое созвучие этих сил, которое, постигнутое и сформированное, есть созвучие жизни или смысл всех различий. И таково открытое Слово, которое в себе есть единая Сила»[45].

Царство Радости представляет собой, таким образом, последнюю целокупность, тотальность всех предшествующих процессов, объединяющую, всепостигающую и осуществляющую в гармоничном соединении все силы и качества этих процессов: от «терпкого» и «твердого» – через «жало», «страх» и «молнию» – к «воде», «елею» и «свету».

Итак, темное вожделение оказывается ступенью самого Божественного Самораскрытия, которому, таким образом, присуще разумно-положительное значение необходимого негативного момента самого Божества. Напротив, адское царство Мрака уже с самого начала выражает не необходимонегативный, но, так сказать, абстрактно-нигилистический характер отрицания царства Радости. И вот возникает совершенно новое противостояние светлого царства Радости и адского царства Мрака.

Если царство Радости представляет собой свершившийся результат снятия всех предшествующих напряжений, придавая этим отрицательным энергиям разумно-негативный смысл Божественного Самораскрытия, то адское царство Мрака представляет собой в этом смысле «неудавшееся» разрешение необузданных напряженных противоречий. Все, что оправдывает и оплодотворяет эти противоречия, имеется в светлом царстве Радости. Напротив, адское царство Мрака выступает как неразрешимое противоречие, как «бесплодный» остаток, лишенный в себе всякой возможности плодотворного развития. В адском царстве Мрака бесплодные противоречия исторгнуты из Целого, они, как говорит Бёме, «захватили себя самих, как нечто собственное, выступая как великий страх перед светом и как вражда к свету: в этом и заключается истинная сущность темного мира, как пропасти, в которую изгнаны бесы, называемой нами адом»[46]. Таким образом, царство Радости есть исполнение «свободного желания» первоначального самораскрытия Бездны. Наоборот, адское царство Мрака есть вырождение и высыхание темного вожделения того же процесса.

Однако этим противостоянием еще не исчерпано Самоот-кровение Бога, и в результате в бёмевской картине мира – как разрешение последнего противостояния Света и Тьмы – выступает наш видимый внешний мир, как последнее и высшее Самооткровение Бога, мир, который есть не что иное, как совокупность радостного и мрачного царств.

«Этот мир», согласно Бёме, есть смешение Добра и Зла, Божественного и Анти-Божественного. «Тогда лишь займется пылающий ад, – разъясняет Бёме уже в «Авроре», – когда любовь отделится от гнева: но в сем мире любовь и гнев пребывают друг в друге во всех тварях»[47]. И в этом смешении небесного царства Радости и мрачного бесплодного царства Ада кроется то же самое противоречие его противоположных сил, их Высшее Напряжение. Но если предшествующая потенция этого напряжения разрешалась благодаря «ужасу огня» (Feuer-Schrack), то теперь этот «ужас» может искупить лишь сердце этого мира, его центральный и высший пункт, которым, согласно Бёме, является человек. «Ибо всякий человек свободен и есть как бы свой собственный Бог, превратится ли он в сей жизни в гнев или в свет: какое платье наденет человек, таким оно и сделает его на вид»[48]. Именно человек несет в себе ад и небо. Каждый человек, говорит Бёме, есть свой собственный «Бог», а также свой собственный «дьявол», ибо человеческая душа – это «центр Бога» и «центр природы»[49]. Таким образом, теогонический процесс вечного рождения Божества, согласно Бёме, необходимо приводит к человеку как внутреннейшему моменту самооткровения Бога. «Ибо нам не нужно никакого иного свидетельства, кроме одной только великой Книги неба и земли, звезд, стихий и солнца, дабы вполне познать подобие Божества, и еще в сто крат более познать его в нас самих, познавая и рассматривая самих себя. Ибо Дух дает каждой вещи то имя, которое указывает на сущность ее рождении и как она была сотворена в начале. и наши уста точно так же творят и формируют ее: какой вещь была рождена из вечного существа и как она осуществилась, таково и человеческое слово (происходящее из центра духа) по форме, источнику и виду; это подобно тому, как дух творит существо, изрекая виды творения. Ибо он формирует слово (т. е. название вещи) в устах таким же образом, каким вещь создается в Творении; поэтому именно в Слове мы познаем, что мы – чада Божии и рождены из Бога. Ибо, подобно тому как Бог от вечности обладал бытием этого мира в Слове Своем, которое Он всегда изрекал в Своей Премудрости, так и мы обладаем этим бытием в нашем слове, изрекая его в чудеса Премудрости Его. Ибо Бог Сам есть Существо всех существ, и мы в Нем как Боги (als Gotter in Ihme), через которых Он открывает Себя»[50].